Щелкунчик и мышиный король – Эрнст Гофман

Два­дцать чет­вёр­того декабря детям совет­ника меди­цины Шталь­ба­ума весь день не раз­ре­ша­лось вхо­дить в про­ход­ную ком­нату, а уж в смеж­ную с ней гости­ную их совсем не пус­кали. В спальне, при­жав­шись друг к другу, сидели в уголке Фриц и Мари. Уже совсем стем­нело, и им было очень страшно, потому что в ком­нату не внесли лампы, как это и пола­га­лось в сочель­ник. Фриц таин­ствен­ным шёпо­том сооб­щил сест­рёнке (ей только что минуло семь лет), что с самого утра в запер­тых ком­на­тах чем-то шур­шали, шумели и тихонько посту­ки­вали. А недавно через при­хо­жую про­шмыг­нул малень­кий тём­ный чело­ве­чек с боль­шим ящи­ком под мыш­кой; но Фриц навер­ное знает, что это их крёст­ный, Дрос­сель­мейер. Тогда Мари захло­пала от радо­сти в ладоши и воскликнула:

— Ах, что-то сма­сте­рил нам на этот раз крёстный?

Стар­ший совет­ник суда Дрос­сель­мейер не отли­чался кра­со­той: это был малень­кий, сухонь­кий чело­ве­чек с мор­щи­ни­стым лицом, с боль­шим чер­ным пла­сты­рем вме­сто пра­вого глаза и совсем лысый, почему он и носил кра­си­вый белый парик; а парик этот был сде­лан из стекла, и при­том чрез­вы­чайно искусно. Крёст­ный сам был вели­ким искус­ни­ком, он даже знал толк в часах и даже умел их делать. Поэтом, когда у Шталь­ба­у­мов начи­нали каприз­ни­чать и пере­ста­вали петь какие-нибудь часы, все­гда при­хо­дил крёст­ный Дрос­сель­мейер, сни­мал стек­лян­ный парик, стас­ки­вал жёл­тень­кий сюр­ту­чок, повя­зы­вал голу­бой перед­ник и тыкал часы колю­чими инстру­мен­тами, так что малень­кой Мари было их очень жалко; но вреда часам он не при­чи­нял, наобо­рот — они снова ожи­вали и сей­час же при­ни­ма­лись весело тик-тикать, зво­нить и петь, и все этому очень радо­ва­лись. И вся­кий раз у крёст­ного в кар­мане нахо­ди­лось что-нибудь зани­ма­тель­ное для ребят: то чело­ве­чек, воро­ча­ю­щий гла­зами и шар­ка­ю­щий нож­кой, так что на него нельзя смот­реть без смеха, то коро­бочка, из кото­рой выска­ки­вает птичка, то ещё какая-нибудь штучка. А к рож­де­ству он все­гда масте­рил кра­си­вую, затей­ли­вую игрушку, над кото­рой много тру­дился. Поэтому роди­тели тут же забот­ливо уби­рали его подарок.

— Ах, что-то сма­сте­рил нам на этот раз крёст­ный! — вос­клик­нула Мари.

Фриц решил, что в нынеш­нем году это непре­менно будет кре­пость, а в ней будут мар­ши­ро­вать и выки­ды­вать арти­кулы пре­хо­ро­шень­кие наряд­ные сол­да­тики, а потом появятся дру­гие сол­да­тики и пой­дут на при­ступ, но те сол­даты, что в кре­по­сти, отважно выпа­лят в них из пушек, и под­ни­мется шум и грохот.

— Нет, нет, — пере­била Фрица Мари, — крёст­ный рас­ска­зы­вал мне о пре­крас­ном саде. Там боль­шое озеро, по нему пла­вают чудо какие кра­си­вые лебеди с золо­тыми лен­точ­ками на шее и рас­пе­вают кра­си­вые песни. Потом из сада вый­дет девочка, подой­дёт к озеру, при­ма­нит лебе­дей и будет кор­мить их слад­ким марципаном…

— Лебеди не едят мар­ци­пана, — не очень веж­ливо пере­бил её Фриц, — а целый сад крёст­ному и не сде­лать. Да и какой толк нам от его игру­шек? У нас тут же их отби­рают. Нет, мне куда больше нра­вятся папины и мамины подарки: они оста­ются у нас, мы сами ими распоряжаемся.

И вот дети при­ня­лись гадать, что им пода­рят роди­тели. Мари ска­зала, что мам­зель Труд­хен (её боль­шая кукла) совсем испор­ти­лась: она стала такой неук­лю­жей, то и дело падает на пол, так что у неё теперь все лицо в про­тив­ных отме­ти­нах, а уж водить её в чистом пла­тье нечего и думать. Сколько ей ни выго­ва­ри­вай, ничего не помо­гает. И потом, мама улыб­ну­лась, когда Мари так вос­хи­ща­лась Гре­ти­ным зон­тич­ком. Фриц же уве­рял, что у него в при­двор­ной конюшне как раз не хва­тает гне­дого коня, а в вой­сках мало­вато кава­ле­рии. Папе это хорошо известно.

Итак, дети отлично знали, что роди­тели наку­пили им вся­ких чудес­ных подар­ков и сей­час рас­став­ляют их на столе; но в то же время они не сомне­ва­лись, что доб­рый мла­де­нец Хри­стос осиял все сво­ими лас­ко­выми и крот­кими гла­зами и что рож­де­ствен­ские подарки, словно тро­ну­тые его бла­гост­ной рукой, достав­ляют больше радо­сти, чем все дру­гие. Про это напом­нила детям, кото­рые без конца шушу­ка­лись об ожи­да­е­мых подар­ках, стар­шая сестра Луиза, при­ба­вив, что мла­де­нец Хри­стос все­гда направ­ляет руку роди­те­лей, и детям дарят то, что достав­ляет им истин­ную радость и удо­воль­ствие; а об этом он знает гораздо лучше самих детей, кото­рые поэтому не должны ни о чём ни думать, ни гадать, а спо­койно и послушно ждать, что им пода­рят. Сест­рица Мари при­за­ду­ма­лась, а Фриц про­бор­мо­тал себе под нос: «А всё-таки мне бы хоте­лось гне­дого коня и гусаров».

Совсем стем­нело. Фриц и Мари сидели, крепко при­жав­шись друг к другу, и не смели про­ро­нить ни слова; им чуди­лось, будто над ними веют тихие кры­лья и изда­лека доно­сится пре­крас­ная музыка. Свет­лый луч скольз­нул по стене, тут дети поняли, что мла­де­нец Хри­стос отле­тел на сия­ю­щих обла­ках к дру­гим счаст­ли­вым детям. И в то же мгно­ве­ние про­зву­чал тон­кий сереб­ря­ный коло­коль­чик: “Динь-динь-динь-динь! ” Двери рас­пах­ну­лись, и ёлка заси­яла таким блес­ком, что дети с гром­ким кри­ком: “Ax, ax! ” — замерли на пороге. Но папа и мама подо­шли к двери, взяли детей за руки и сказали:

— Идёмте, идёмте, милые детки, посмот­рите, чем ода­рил вас мла­де­нец Христос!

Подарки

Я обра­ща­юсь непо­сред­ственно к тебе, бла­го­склон­ный чита­тель или слу­ша­тель, — Фриц, Тео­дор, Эрнст, всё равно, как бы тебя ни звали, — и прошу как можно живее вооб­ра­зить себе рож­де­ствен­ский стол, весь застав­лен­ный чуд­ными пёст­рыми подар­ками, кото­рые ты полу­чил в нынеш­нее рож­де­ство, тогда тебе нетрудно будет понять, что дети, обо­млев от вос­торга, замерли на месте и смот­рели на все сия­ю­щими гла­зами. Только минуту спу­стя Мари глу­боко вздох­нула и воскликнула:

— Ах, как чудно, ах, как чудно!

А Фриц несколько раз высоко под­прыг­нул, на что был боль­шой мастер. Уж, наверно, дети весь год были доб­рыми и послуш­ными, потому что ещё ни разу они не полу­чали таких чудес­ных, кра­си­вых подар­ков, как сегодня.

Источник

Щелкунчик и мышиный король – Эрнст Гофман

— Раз тебе, милая Мари, Щел­кун­чик при­шёлся по вкусу, так ты уж сама и заботься о нём и береги его, хотя, как я уже ска­зал, и Луиза и Фриц тоже могут поль­зо­ваться его услугами.

Мари сей­час же взяла Щел­кун­чика и дала ему грызть орехи, но она выби­рала самые малень­кие, чтобы чело­вечку не при­хо­ди­лось слиш­ком широко разе­вать рот, так как это, по правде ска­зать, его не кра­сило. Луиза при­со­еди­ни­лась к ней, и любез­ный друг Щел­кун­чик потру­дился и для неё; каза­лось, он выпол­нял свои обя­зан­но­сти с боль­шим удо­воль­ствием, потому что неиз­менно при­вет­ливо улыбался.

Фрицу тем вре­ме­нем надо­ело ска­кать на коне и мар­ши­ро­вать. Когда он услы­хал, как весело щёл­кают орешки, ему тоже захо­те­лось их отве­дать. Он под­ско­чил к сёст­рам и от всего сердца рас­хо­хо­тался при виде потеш­ного чело­вечка, кото­рый теперь пере­хо­дил из рук в руки и неустанно разе­вал и закры­вал рот. Фриц совал ему самые боль­шие и твёр­дые орехи, но вдруг раз­дался треск — крак-крак! — три зуба выпали у Щел­кун­чика изо рта и ниж­няя челюсть отвисла и зашаталась.

— Ах, бед­ный, милый Щел­кун­чик! — закри­чала Мари и ото­брала его у Фрица.

— Что за дурак! — ска­зал Фриц. — Берётся орехи щёл­кать, а у самого зубы никуда не годятся. Верно, он и дела сво­его не знает. Дай его сюда, Мари! Пусть щёл­кает мне орехи. Не беда, если и осталь­ные зубы обло­мает, да и всю челюсть в при­дачу. Нечего с ним, без­дель­ни­ком, церемониться!

— Нет, нет! — с пла­чем закри­чала Мари. — Не отдам я тебе моего милого Щел­кун­чика. Посмотри, как жалостно гля­дит он на меня и пока­зы­вает свой боль­ной ротик! Ты злой: ты бьёшь своих лоша­дей и даже поз­во­ля­ешь сол­да­там уби­вать друг друга.

— Так пола­га­ется, тебе этого не понять! — крик­нул Фриц. — А Щел­кун­чик не только твой, он и мой тоже. Давай его сюда!

Мари раз­ры­да­лась и поско­рее завер­нула боль­ного Щел­кун­чика в носо­вой пла­ток. Тут подо­шли роди­тели с крёст­ным Дрос­сель­мей­е­ром. К огор­че­нию Мари, он при­нял сто­рону Фрица. Но отец сказал:

— Я нарочно отдал Щел­кун­чика на попе­че­ние Мари. А он, как я вижу, именно сей­час осо­бенно нуж­да­ется в её забо­тах, так пусть уж она одна им и рас­по­ря­жа­ется и никто в это дело не вме­ши­ва­ется. Вообще меня очень удив­ляет, что Фриц тре­бует даль­ней­ших услуг от постра­дав­шего на службе. Как насто­я­щий воен­ный, он дол­жен знать, что ране­ных нико­гда не остав­ляют в строю.

Фриц очень скон­фу­зился и, оста­вив в покое орехи и Щел­кун­чика, тихонько пере­шёл на дру­гую сто­рону стола, где его гусары, выста­вив, как пола­га­ется, часо­вых, рас­по­ло­жи­лись на ноч­лег. Мари подо­брала выпав­шие у Щел­кун­чика зубы; постра­дав­шую челюсть она под­вя­зала кра­си­вой белой лен­точ­кой, кото­рую отко­лола от сво­его пла­тья, а потом ещё забот­ли­вее уку­тала плат­ком бед­ного чело­вечка, поблед­нев­шего и, видимо, напу­ган­ного. Баю­кая его, как малень­кого ребёнка, она при­ня­лась рас­смат­ри­вать кра­си­вые кар­тинки в новой книге, кото­рая лежала среди дру­гих подар­ков. Она очень рас­сер­ди­лась, хотя это было совсем на неё не похоже, когда крёст­ный стал сме­яться над тем, что она нян­чится с таким урод­цем. Тут она опять поду­мала о стран­ном сход­стве с Дрос­сель­мей­е­ром, кото­рое отме­тила уже при пер­вом взгляде на чело­вечка, и очень серьёзно сказала:

— Как знать, милый крёст­ный, как знать, был бы ты таким же кра­си­вым, как мой милый Щел­кун­чик, даже если бы при­на­ря­дился не хуже его и надел такие же щеголь­ские, бле­стя­щие сапожки.

Мари не могла понять, почему так громко рас­сме­я­лись роди­тели, и почему у стар­шего совет­ника суда так зарделся нос, и почему он теперь не сме­ётся вме­сте со всеми. Верно, на то были свои причины.

Чудеса

Как только вой­дёшь к Шталь­ба­у­мам в гости­ную, тут, сей­час же у двери налево, у широ­кой стены, стоит высо­кий стек­лян­ный шкаф, куда дети уби­рают пре­крас­ные подарки, кото­рые полу­чают каж­дый год. Луиза была ещё совсем малень­кой, когда отец зака­зал шкаф очень уме­лому сто­ляру, а тот вста­вил в него такие про­зрач­ные стекла и вообще сде­лал все с таким уме­нием, что в шкафу игрушки выгля­дели, пожа­луй, даже ещё ярче и кра­си­вей, чем когда их брали в руки. На верх­ней полке, до кото­рой Мари с Фри­цем было не добраться, сто­яли замыс­ло­ва­тые изде­лия гос­по­дина Дрос­сель­мей­ера; сле­ду­ю­щая была отве­дена под книжки с кар­тин­ками; две ниж­ние полки Мари и Фриц могли зани­мать, чем им угодно. И все­гда выхо­дило так, что Мари устра­и­вала на ниж­ней полке куколь­ную ком­нату, а Фриц над ней рас­квар­ти­ро­вы­вал свои вой­ска. Так слу­чи­лось и сего­дня. Пока Фриц рас­став­лял наверху гусар, Мари отло­жила внизу к сто­ронке мам­зель Труд­хен, поса­дила новую наряд­ную куклу в отлично обстав­лен­ную ком­нату и напро­си­лась к ней на уго­ще­ние. Я ска­зал, что ком­ната была отлично обстав­лена, и это правда; не знаю, есть ли у тебя, моя вни­ма­тель­ная слу­ша­тель­ница Мари, так же как у малень­кой Шталь­баум — ты уже зна­ешь, что её тоже зовут Мари, — так вот я говорю, что не знаю, есть ли у тебя, так же как у неё, пёст­рый диван­чик, несколько пре­хо­ро­шень­ких стуль­чи­ков, оча­ро­ва­тель­ный сто­лик, а глав­ное, наряд­ная, бле­стя­щая кро­ватка, на кото­рой спят самые кра­си­вые на свете куклы, — всё это сто­яло в уголке в шкафу, стенки кото­рого в этом месте были даже окле­ены цвет­ными кар­тин­ками, и ты легко пой­мёшь, что новая кукла, кото­рую, как в этот вечер узнала Мари, звали Клер­хен, чув­ство­вала себя здесь прекрасно.

Был уже позд­ний вечер, при­бли­жа­лась пол­ночь, и крёст­ный Дрос­сель­мейер давно ушёл, а дети все ещё не могли ото­рваться от стек­лян­ного шкафа, как мама ни уго­ва­ри­вала их идти спать.

— Правда, — вос­клик­нул нако­нец Фриц, — бед­ня­гам (он имел в виду своих гусар) тоже пора на покои, а в моём при­сут­ствии никто из них не посмеет кле­вать носом, в этом уж я уверен!

И с этими сло­вами он ушёл. Но Мари умильно просила:

— Милая мамочка, поз­воль мне побыть здесь ещё мину­точку, одну только мину­точку! У меня так много дел, вот управ­люсь и сей­час же лягу спать…

Мари была очень послуш­ной, разум­ной девоч­кой, и потому мама могла спо­койно оста­вить её ещё на пол­ча­сика одну с игруш­ками. Но чтобы Мари, заиг­рав­шись новой кук­лой и дру­гими зани­ма­тель­ными игруш­ками, не поза­была пога­сить свечи, горев­шие вокруг шкафа, мама все их задула, так что в ком­нате оста­лась только лампа, висев­шая посреди потолка и рас­про­стра­няв­шая мяг­кий, уют­ный свет.

— Не заси­жи­вайся долго, милая Мари. А то тебя зав­тра не добу­дишься, ска­зала мама, уходя в спальню.

Как только Мари оста­лась одна, она сей­час же при­сту­пила к тому, что уже давно лежало у неё на сердце, хотя она, сама не зная почему, не реши­лась при­знаться в заду­ман­ном даже матери. Она всё ещё баю­кала уку­тан­ного в носо­вой пла­ток Щел­кун­чика. Теперь она бережно поло­жила его на стол, тихонько раз­вер­нула пла­ток и осмот­рела раны. Щел­кун­чик был очень бле­ден, но улы­бался так жалостно и лас­ково, что тро­нул Мари до глу­бины души.

Источник

Щелкунчик и мышиный король. Эрнст Теодор Амадей Гофман

Сказка Гофмана «Щелкунчик и мышиный король» с иллюстрациями А. Шайнера

Содержание

Двадцать четвертого декабря детям советника медицины Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату, а уж в смежную с ней гостиную их совсем не пускали. В спальне, прижавшись друг к другу, сидели в уголке Фриц и Мари. Уже совсем стемнело, и им было очень страшно, потому что в комнату не внесли лампы, как это и полагалось в сочельник. Фриц таинственным шепотом сообщил сестренке (ей только что минуло семь лет), что с самого утра в запертых комнатах чем-то шуршали, шумели и тихонько постукивали. А недавно через прихожую прошмыгнул маленький темный человечек с большим ящиком под мышкой; но Фриц наверное знает, что это их крестный, Дроссельмейер. Тогда Мари захлопала от радости в ладоши и воскликнула:

— Ах, что-то смастерил нам на этот раз крестный?

Старший советник суда Дроссельмейер не отличался красотой: это был маленький, сухонький человечек с морщинистым лицом, с большим черным пластырем вместо правого глаза и совсем лысый, почему он и носил красивый белый парик; а парик этот был сделан из стекла, и притом чрезвычайно искусно. Крестный сам был великим искусником, он даже знал толк в часах и даже умел их делать. Поэтому, когда у Штальбаумов начинали капризничать и переставали петь какие-нибудь часы, всегда приходил крестный Дроссельмейер, снимал стеклянный парик, стаскивал желтенький сюртучок, повязывал голубой передник и тыкал часы колючими инструментами, так что маленькой Мари было их очень жалко; но вреда часам он не причинял, наоборот — они снова оживали и сейчас же принимались весело тикать, звонить и петь, и все этому очень радовались. И всякий раз у крестного в кармане находилось что-нибудь занимательное для ребят: то человечек, ворочающий глазами и шаркающий ножкой, так что на него нельзя смотреть без смеха, то коробочка, из которой выскакивает птичка, то еще какая-нибудь штучка. А к рождеству он всегда мастерил красивую, затейливую игрушку, над которой много трудился.

Поэтому родители тут же заботливо убирали его подарок.

— Ах, что-то смастерил нам на этот раз крестный!— воскликнула Мари.

Фриц решил, что в нынешнем году это непременно будет крепость, а в ней будут маршировать и выкидывать артикулы прехорошенькие нарядные солдатики, а потом появятся другие солдатики и пойдут на приступ, но те солдаты, что в крепости, отважно выпалят в них из пушек, и поднимется шум и грохот.

— Нет, нет,— перебила Фрица Мари,— крестный рассказывал мне о прекрасном саде. Там большое озеро, по нему плавают чудо какие красивые лебеди с золотыми ленточками на шее и распевают красивые песни. Потом из сада выйдет девочка, подойдет к озеру, приманит лебедей и будет кормить их сладким марципаном…

— Лебеди не едят марципана,— не очень вежливо перебил ее Фриц,— а целый сад крестному и не сделать. Да и какой толк нам от его игрушек? У нас тут же их отбирают. Нет, мне куда больше нравятся папины и мамины подарки: они остаются у нас, мы сами ими распоряжаемся.

И вот дети принялись гадать, что им подарят родители. Мари сказала, что мамзель Трудхен (ее большая кукла) совсем испортилась: она стала такой неуклюжей, то и дело падает на пол, так что у нее теперь все лицо в противных отметинах, а уж водить ее в чистом платье нечего и думать. Сколько ей ни выговаривай, ничего не помогает. И потом, мама улыбнулась, когда Мари так восхищалась Гретиным зонтичком. Фриц же уверял, что у него в придворной конюшне как раз не хватает гнедого коня, а в войсках маловато кавалерии. Папе это хорошо известно.

Итак, дети отлично знали, что родители накупили им всяких чудесных подарков и сейчас расставляют их на столе, но в то же время они не сомневались, что добрый младенец Христос осиял все своими ласковыми и кроткими глазами и что рождественские подарки, словно тронутые его благостной рукой, доставляют больше радости, чем все другие. Про это напомнила детям, которые без конца шушукались об ожидаемых подарках, старшая сестра Луиза, прибавив, что младенец Христос всегда направляет руку родителей, и детям дарят то, что доставляет им истинную радость и удовольствие; а об этом он знает гораздо лучше самих детей, которые поэтому не должны ни о чём ни думать, ни гадать, а спокойно и послушно ждать, что им подарят. Сестрица Мари призадумалась, а Фриц пробормотал себе под нос: «А все-таки мне бы хотелось гнедого коня и гусаров».

Совсем стемнело. Фриц и Мари сидели, крепко прижавшись друг к другу, и не смели проронить ни слова; им чудилось, будто над ними веют тихие крылья и издалека доносится прекрасная музыка. Светлый луч скользнул по стене, тут дети поняли, что младенец Христос отлетел на сияющих облаках к другим счастливым детям. И в то же мгновение прозвучал тонкий серебряный колокольчик: «Динь-динь-динь-динь!» Двери распахнулись, и елка засияла таким блеском, что дети с громким криком: «Ax, ax!» — замерли на пороге. Но папа и мама подошли к двери, взяли детей за руки и сказали:

— Идемте, идемте, милые детки, посмотрите, чем одарил вас младенец Христос!

Источник

Чит щелкунчик и мышиный король

Шу-шу! Шур-шур! – таинственно доносилось из соседней комнаты. Фриц и Мари сидели в полутёмной спальне и прислушивались. Накануне Рождества их крёстный Дроссельмейер мастерил для них какой-то особый подарок.

Тук-тук! Бам-бам! – разносилось по дому.

Ох уж этот крёстный Дроссельмейер! Странный он человек. Даже человечек. Маленького роста, сухонький, морщинки на лице сеточкой. На лысой, как блестящий шар, голове пудреный парик. А вместо правого глаза – чёрная, но совсем не страшная повязка. И этот некрасивый маленький человечек был большим искусником. Каждый раз дарил он детям необыкновенную игрушку. То крохотного кавалера-шаркуна с выпученными глазами, то коробочку-сюрприз, из которой со звоном выскакивает серебряная птичка. Интересно, что на этот раз мастерит, скинув жёлтый сюртучок и надев голубой передник, их затейник крёстный?

Стемнело. Дети, прижавшись друг к другу, прислушивались к звукам из гостиной. А там! Там в этот момент родители расставляют на отдельном столике под ёлкой множество чудесных подарков. Сейчас, сейчас распахнутся двери, и…

Динь-динь-дилинь! – пролепетал серебряный колокольчик. Можно! Фриц и Мари сорвались с места и кинулись в гостиную. Ах! Посреди комнаты, окутанная сияющей музыкой света, высилась великолепная ёлка. Пушистые ветки увешаны золотыми и серебряными яблоками, гроздьями обсахаренных орешков, конфет, облитых разноцветной глазурью пряников. В зелёной тьме хвои, как звёздочки в ночном небе, мерцали и переливались, озаряя комнату, сотни маленьких свечек. Но самое главное – рождественские подарки!

Нарядные куклы с фарфоровыми личиками и горка игрушечной посуды для восхищённой Мари. А праздничное шёлковое платье, в оборках и цветных лентах! И ей наверняка непременно позволят надеть его! Фриц тем временем верхом на гнедом деревянном коне галопом объезжал стол, на котором застыл в ожидании полководца эскадрон гусар в великолепных шитых золотом красных мундирах с серебряными сабельками наголо.

Дети не знали, за что хвататься, то ли играть с куклами и барабанщиками, то ли листать чудесные книжки с разноцветными, будто живыми картинками. Но тут снова зазвонил колокольчик. Настал черёд подарка крёстного Дроссельмейера. Раздвинулась маленькая ширма, и на покрытом зелёным сукном столике, как на лужайке, вырос перед детьми замок. Заиграла музыка. Распахнулись зеркальные окошки, зажёгся свет в золотых башенках. И тут все увидели, что по залам замка парами гуляют крошечные кавалеры в белых чулках и камзолах и дамы в шляпах с перьями и платьях со шлейфами.

В малюсеньких, с напёрсток, серебряных люстрах сияют спиченки свечек, и под музыку пляшут и прыгают дети в разноцветных курточках и панталончиках. А из окна выглядывает господин в изумрудно-зелёном плаще и приветливо кланяется Фрицу и Мари. Крёстный Дроссельмейер! Конечно же, он. Только с мизинец ростом.

– Крёстный, пусти нас к себе в замок! – вскричал Фриц.

Но изумрудно-зелёный человечек ничего не ответил, а спрятался в окне. Впрочем, тут же показался снова и приветливо поклонился. И опять исчез.

И вновь появился. И дамы с кавалерами прохаживались всё так же кругами.

И дети в замке топали ножками, как заведённые.

– Ну, – протянул Фриц, – это скучно! – И он занялся своими солдатиками.

А Мари вдруг присела на корточки перед ёлкой. Она увидела странного человечка, скромно стоявшего под разлапистой пушистой веткой. Не очень-то складный был этот деревянный человечек. Чересчур громоздкое туловище на тонких ножках и великоватая голова с тяжёлой челюстью. Но зато одет человечек был вполне пристойно и даже щегольски. Фиолетовый гусарский мундир, весь в пуговичках, опушках и позументах, узкие рейтузы и сапоги со шпорами. Всё сидело на нём так ловко, будто было нарисовано. Из-под круглой плоской шапочки выпрастывались белые букли нитяного парика, а завитки шерстяных ниток – щеголеватые усики над алой губой – не скрывали добродушной улыбки, сверкавшей жемчужным рядом ровных, крепких зубов. Мари тут же полюбила человечка, который приветливо и дружелюбно поглядывал на неё.

– А этот милый человечек для кого? – воскликнула Мари.

– Для всех, – ответил отец. – Это Щелкунчик. Он, как и все его предки, отлично умеет разгрызать орехи.

Мари тут же схватила горсть орешков, и Щелкунчик, продолжая приветливо улыбаться, колол их своими крепкими зубами. Фриц на минуту оставил свой оловянный эскадрон и тоже сунул в рот Щелкунчику орех. Но выбрал при этом самый большой и твёрдый. Крак. – обломились три зуба у бедного Щелкунчика, а тяжёлая челюсть беспомощно отвисла.

– Фу, глупый Щелкунчик! – вскричал Фриц. – То ли дело мои драгуны! Им никакое самое крепкое ядро не страшно!

И он снова вернулся к своим солдатикам. А Мари, вся в слезах, прижала к груди раненого Щелкунчика, подвязала ему больную челюсть белой ленточкой и заботливо укутала платком.

– Щелкунчик, миленький, – шептала она, – не сердись на Фрица. Он добрый. Просто немного огрубел со своими оловянными солдатиками. А я буду тебя беречь и лечить. – И Мари нежно баюкала Щелкунчика.

А ночь, таинственная Рождественская ночь, уже подкрадывалась к дому, затягивала окна синим сумраком. Пора было складывать игрушки. В гостиной налево от двери стоял высокий стеклянный шкаф. На верхней полке, до которой детям было не дотянуться, расположились чудесные изделия крёстного Дроссельмейера. Ниже рядком теснились книжки в лаковых переплётах. На самой нижней полке Мари устраивала кукольную комнату, где жила любимая кукла Трудхен, а теперь и новая нарядная Клерхен. Фриц занял полку повыше и расставил строем своих конных и пеших солдат с барабанщиками, трубачами и знаменосцами.

Мари и не заметила, как осталась одна в комнате. Она поставила Щелкунчика на полку и уже собиралась идти в спальню, как вдруг отовсюду – из-за шкафа и стульев, из-под стола и из-за кафельной печи, из каждого тёмного угла – о-ох! – стали разлетаться, подкрадываться тихие-тихие шорохи, шёпоты, шуршание и шебуршение. А настенные часы с маятником захрипели, засипели, готовясь пробить полночь.

Ти-ик! Та-ак! – медленно, с трудом, словно полусонный, качался маятник.

И тут Мари явственно различила хриплый голос:

Бом-м! Бом-м. – двенадцать раз ударили в тишину часы. И тут же за стеной, по углам, под полом послышались писк, возня и дробный топоток тысячи крохотных лапок. Острыми огоньками засветились тысячи глазок-буравчиков. И отовсюду стали сбегаться несметные полчища мышей. Они выстроились в боевом порядке прямо перед Мари и замерли. И треснул, приподнялся пол посреди гостиной, разбрызгивая звонкие янтарные половицы. Из-под пола с отвратительным шипением вылезли семь мышиных голов в сверкающих коронах, а следом и толстое тельце, на котором и покачивались все семь гадких мышиных головок. Под предводительством своего семиголового предводителя всё мышиное войско стало надвигаться на Мари, прижавшуюся к шкафу.

Источник