Как вы понимаете слова сенеки

Уроки мудрости от Луция Сенеки

Луций Анней Сенека – представитель римского стоицизма, труды которого перечитывают уже много веков. И делают это вовсе не напрасно. Попробуем разобраться в некоторых высказываниях выдающегося философа и извлечь для себя что-то полезное из них.

Многое мучит нас больше, чем нужно, многое – прежде, чем нужно, многое – вопреки тому, что мучиться им вовсе не нужно. Мы либо сами увеличиваем свои страданья, либо выду­мываем их, либо предвосхищаем.

Мы делаем из мухи слона, мы страдаем авансом – до того, как что-то плохое произойдёт (а ведь этого может и не случиться). Порою наши проблемы и вовсе надуманные. Предлагаю вам придерживаться двух правил:

Век живи – век учись тому, как следует жить.

Человек должен постоянно совершенствоваться в искусстве жить. Приведу другую цитату Сенеки: «Благо – не всякая жизнь, а жизнь хорошая». Недостаточно просто существовать, нужно неустанно учиться тому, как следует жить.

Мы часто откладываем жизнь, получение удовольствия от неё на потом. Но «потом» жизнь заканчивается.

Учитесь ценить текущий момент. Не откладывайте своё счастье на завтра. Часто говорят что-то вроде «вот сейчас это сделаю/это произойдёт, и тогда заживу, тогда буду доволен!». Но после этого появляется новая причина отложить свою жизнь на потом. Вырвитесь их этого круга.

Нам нужен, я повторяю, кто-нибудь, по чьему образцу складывался бы наш нрав. Ведь криво проведенную черту исправишь только по ли­нейке.

Я не призываю вас сотворить кумира и фанатично копировать кого-то. Сенека тоже не имеет в виду ничего подобного.

Учитесь брать пример с других. Подмечайте положительные черты других людей и перенимайте их. Стремитесь заимствовать всё самое лучше от вашего окружения, стремитесь собрать в себе всё то, что вам самим нравится в других людях.

Но помните, что заимствовать нужно только хорошее.

Но я и не говорю, что мудрый должен все время идти одинаковым шагом, — лишь бы он шел по одной дороге.

Не всегда удаётся быть максимально продуктивным. Иногда мы сталкиваемся с застоями, иногда у нас что-то не получается. Но иногда мы совершаем настоящие прорывы и достигаем пика личной эффективности. Иначе говоря, мы идём к своей цели то быстрее, то медленнее.

И Сенека подчёркивает, что это такое изменение скорости или даже остановки – это абсолютно нормально. Главное не сворачивать с пути.

Когда вы в следующий раз столкнётесь со стагнацией, вспомните эту цитату.

Также эту цитату можно понимать как призыв определиться со своими целям. Если сегодня вы хотите добиться одного, завтра другого, а послезавтра третьего, то в итоге будете безрезультатно метаться туда-сюда. Определитесь со своей целью и достигайте её, идите выбранной дорогой.

Людям постоянно не хватает времени. Мы вечно не успеваем, вечно торопимся. Но что мы делаем с выигранным временем? Чаще всего тратим его на пустые занятия, а потом опять вынуждены торопиться и спешить.

Я считаю, что эта цитата Сенеки – самый главный принцип тайм-менеджмента. Нужно учиться не терять время зря. Под этим я понимаю не отказ от отдыха и постоянную работу – ни в коем случае. Я имею в виду, что мы должны бороться с хронофагами.

Также необходимо научиться использовать время, когда мы ничего не делаем (опять же не имею в виду отдых). Например, время в очередях, пробках и т.д. Что полезного вы можете сделать в это время? Или, может быть, вы уже нашли ему полезное применение? Поделитесь своими идеями в комментариях!

Источник

Как вы понимаете слова древнеримского государственного деятеля, писателя, философа Сенеки?

Как вы понимаете слова древнеримского государственного деятеля, писателя, философа Сенеки.

» образ жизни, который ведёт человек, намного важнее количество прожитых им лет».

Какой у человека образ жизни, столько лет он и будет жить.

Если ты ведешь здоровый образ жизни, то и количество лет значительно увеличится, а от нездорового образа жизни, соответственно наоборот.

И по логике количество лет зависит от образа жизни.

Поэтому образ жизни важнее, чем количество прожитых лет.

Напишыте качество человека который ведёт здоровый образ жизни по сомопознанию для 1 класса?

Напишыте качество человека который ведёт здоровый образ жизни по сомопознанию для 1 класса.

Какой образ жизни ведёт кит?

Какой образ жизни ведёт кит?

Сочинение на тему роль философии в моей жизни?

Сочинение на тему роль философии в моей жизни.

Вставить пропущенные слова : Государственный кубанский казачий хор любят и знают _____ История хора ведёт отсчёт с _____ года?

Вставить пропущенные слова : Государственный кубанский казачий хор любят и знают _____ История хора ведёт отсчёт с _____ года.

Напишите качество человека который ведёт здоровый образ жизни?

Напишите качество человека который ведёт здоровый образ жизни.

Почему отец позвал сыновей на представление?

Почему отец позвал сыновей на представление?

В чём суть урока, преподанного жизнью?

Как этот урок понимает писатель?

Философия как образ жизни и / или образ мысли?

Философия как образ жизни и / или образ мысли?

Как ты понимаешь изучение Леонардо да Винчи только с пользой прожитая жизнь в долга?

Как ты понимаешь изучение Леонардо да Винчи только с пользой прожитая жизнь в долга.

1) что мы называем общечеловеческими ценностями?

1) что мы называем общечеловеческими ценностями.

2)почему наивысшими ценностями являются жизнь и человек 3) как ты понимаешь изречение Леонарда да Винчи : Только с пользой прожитая жизнь долга?

4) согласен ли ты с тем что в жизни надо искать высокого и главного.

Как Вы понимаете слова русского мыслителя Владимира Сергеевича Соловьева о сущности философии : «Философия появляется лишь тогда, когда прежний общественный организм начинает разлагаться?

Как Вы понимаете слова русского мыслителя Владимира Сергеевича Соловьева о сущности философии : «Философия появляется лишь тогда, когда прежний общественный организм начинает разлагаться.

Коренясь, таким образом, в раздвоении между отдельным лицом и обществом, философия тем самым есть начало распадения между теорией и практикой, между школой и жизнью»?

4) витраж Витраж — вид монументального искусства, произведение изобразительного декоративного искусства или орнаментального характера из цветного стекла, рассчитанное на сквозное освещение и предназначенное для заполнения проёма.

Хранители леса или просто Хранители.

Главное для человека еда. А самое важное для организма это здоровье. Надо задуматься о своём питание не есть жирную еду, пить больше воды, не пить алкоголь, и не курить. Все мы знаем что надо есть больше фруктов, находиться на свежем во воздухе, э..

Источник

Как вы понимаете высказывание философа Сенеки: «Стыд запрещает порой то, чего не запрещают законы»?

Итоговое сочинение на тему: «Как вы понимаете высказывание философа Сенеки: «Стыд запрещает порой то, чего не запрещают законы»?»

Я считаю, что философ Сенека говорит о том, что стыд служит мощным регулятором морали, т.к. иногда он способен остановить человека перед преступлением, которое не могут предотвратить даже существующие законы. Разумеется, большая часть населения является законопослушными гражданами, и чувство стыда, как правило, обычно регулирует только частные взаимоотношения людей.

Конечно, мир не состоит только из сумасшедших людей. Бывают и те, для кого стыд и совесть – не пустые слова, а сильные чувства, совладать с которыми не всегда получается. В таких случаях данные характеристики действительно имеют силу, они способны повлиять на поведение личности и направить её деятельность в нужное русло.

Чувство стыда несколько дней преследовало героя рассказа А. П. Чехова «Смерть чиновника». Иван Червяков был в театре, где неожиданно чихнул и случайно попал слюной на генерала Бризжалова. Мелкий чиновник сразу же извинился и получил ответ о том, что всё в порядке. Но Червякову показалось, что генерал не простил его, он чувствовал себя неловко, поэтому начал преследования Бризжалова. Герой подошёл к нему в театре, а после несколько раз записывался к нему на приём, в один из дней даже планировал написать целое письмо с извинениями. В последнюю встречу героев генерал накричал на чиновника, т.к. тот в процессе избавления от чувства стыда и урегулирования ситуации надоедал Бризжалову своими извинениями за такую малейшую оплошность. Иван не смог вынести обиды и, вернувшись домой, лёг и умер. Так совесть заела героя до смерти, а гиперболизированное чувство стыда способствовало тому, что Червяков не получал удовлетворения от принятия его извинений.

Таким образом, во всём важно знать меру. Безусловно, любые чувства играют огромную роль в жизни каждого человека. Но правонарушения и деятельность человека всё же должны регулироваться существующими законами и общепринятыми нормами, а не только такими внутренними регуляторами как стыд и совесть.

Узнавайте ответы на интересующие Вас вопросы! Делитесь своими знаниями в комментариях, обсуждайте интересные темы и расширяйте свой кругозор! В случае обнаружения неточностей в тексте обязательно сообщайте нам об этом в комментариях.

Источник

anchiktigra

СЧАСТЬЕ ЕСТЬ! Философия. Мудрость. Книги.

Автор: Аня Скляр, кандидат философских наук, психолог.

Мудрецу нельзя нанести ни обиды, ни оскорбления.

Мудрец вне опасности: ни обида, ни оскорбление не могут задеть его.

Неуязвим не тот, кто не получает ударов, а тот, кому они не причиняют вреда.

Мудрец неподвластен обидам; неважно, сколько в него выпустят стрел, важно, что он неуязвим для них. Есть камни настолько твердые, что их не берет железо: так, адамант нельзя ни рассечь, ни разрезать, ни распилить; без единой царапины отражает он всякую попытку нападения. Есть вещи, которые не берет огонь: посреди пламени они сохраняют обычный свой вид и не теряют твердости. Есть скалы, выступающие далеко в море, которое на протяжении многих столетий налетает на них со всей свирепостью, пытаясь разбить, однако на них не остается ни следа от бесчисленных ударов. Дух мудреца по твердости и силе не уступает всем этим вещам: он так же неуязвим для обид, как адамант для ударов.

Обида имеет целью причинить кому-либо зло. Однако мудрость не оставляет места злу. Единственное зло для нее — бесчестье, а оно не может войти туда, где уже поселились добродетель и честь. Следовательно, если без зла не бывает обиды; если зло — только в бесчестье; и если бесчестье не может коснуться того, кто исполнен честных достоинств, то обида не может коснуться мудреца. В самом деле, если обида есть принуждение стерпеть некое зло, а мудрец не терпит никакого зла, то обида мудреца не касается.

Всякая обида отнимает нечто у того, кому наносится. Она либо умаляет наше достоинство, либо наносит ущерб телу, либо отнимает что-то из внешних по отношению к нам вещей. Но мудрецу нечего терять: все его достояние в нем самом, фортуне он не доверил ничего; все его добро помещено в самое надежное место, ибо он довольствуется своей добродетелью, которой не нужны дары случая и которая поэтому не может ни убавиться, ни прибавиться. Он совершенен, и потому ему некуда дальше расти; а отнять у него фортуна не может ничего, кроме того, что сама дала. Но добродетель дает не она, а потому и отнять ее не в силах.

Вот так, Серен: сей совер­шен­ный муж, испол­нен­ный чело­ве­че­ских и боже­ст­вен­ных доб­ро­де­те­лей, не поте­рял ниче­го. Его доб­ро защи­ще­но неодоли­мо проч­ны­ми сте­на­ми. С ними не идут ни в какое срав­не­ние ни сте­ны Вави­ло­на, в кото­рые вошел Алек­сандр, ни сте­ны Кар­фа­ге­на или Нуман­ции, кото­рые взя­ла одна и та же рука, ни Капи­то­лий­ская кре­пость, ибо и за ее сте­ны сту­па­ла вра­же­ская нога. Сте­ны, обес­пе­чи­ваю­щие безопас­ность муд­ре­ца, нель­зя ни про­ло­мить, ни сжечь, ни взять при­сту­пом: необо­ри­мые, они высят­ся наравне с бога­ми.

Теперь тебе не удаст­ся воз­ра­зить мне, по тво­е­му обык­но­ве­нию, что тако­го муд­ре­ца, как наш, нет на све­те. Мы не выду­ма­ли его, тщась при­укра­сить врож­ден­ные спо­соб­но­сти чело­ве­ка, он — не лож­ный плод раз­го­ря­чен­но­го вооб­ра­же­ния, но мы пред­став­ля­ли и будем пред­став­лять его имен­но таким, каким он был, хотя такие люди явля­ют­ся, навер­ное, один на несколь­ко сто­ле­тий. Ибо вели­кое и выдаю­ще­е­ся над обыч­ным уровнем тол­пы рож­да­ет­ся не часто. Впро­чем, я скло­нен думать, что тот самый Марк Катон, с кото­ро­го мы нача­ли наше рас­суж­де­ние, явил собой еще более высо­кий обра­зец муд­ро­сти.

Чтобы принести вред, нужно быть сильнее своей жертвы; но подлость не бывает сильнее добродетели; следовательно, мудрецу нельзя причинить вреда. Обидеть добрых людей пытаются лишь дурные ; но меж добрыми людьми царит мир, в то время как дурные опасны друг для друга не меньше, чем для добрых. И если причинить вред можно только более слабому; если дурной человек слабее доброго; если, таким образом, доброму может угрожать обида лишь от равного ему, то мудрому мужу обида не грозит. Тебе ведь не нужно напоминать, что добрым человеком может быть только мудрый.

Попы­та­юсь разъ­яс­нить свои сло­ва. Я могу дви­гать нога­ми и при этом не бежать, но не могу бежать, не пере­дви­гая ноги. Нахо­дясь в воде, я могу не пла­вать; но если пла­ваю, то не могу не нахо­дить­ся в воде. К этой же раз­но­вид­но­сти отно­сит­ся и то, о чем я гово­рю. Если я оби­жен, зна­чит, кто-то непре­мен­но меня обидел; но если кто-то меня обидел, то я не обя­за­тель­но оби­жен, ибо мог­ли вме­шать­ся раз­лич­ные обсто­я­тель­ства, кото­рые отве­ли от меня обиду. Какой-нибудь слу­чай мог не дать зане­сен­ной руке опу­стить­ся на мою голо­ву или откло­нить выпу­щен­ную в меня стре­лу; точ­но так же и все про­чие обиды могут натолк­нуть­ся на какое-то пре­пят­ст­вие, так что они будут и нане­се­ны, и в то же вре­мя не полу­че­ны тем, кому пред­на­зна­ча­лись.

Справедливость не может потерпеть ничего несправедливого, ибо противоположности несовместимы. Но обида бывает только несправедливая; следовательно, мудрецу нельзя причинить обиды. Не удивляйся: никто не может его обидеть, но никто не может и принести ему пользу. Ибо мудрец ни в чем не нуждается, что он мог бы принять в дар; к тому же у дурного человека не может найтись ничего такого, что было бы достойным подарком для мудреца. Ведь прежде чем дарить, нужно иметь, а у него нет ничего, чему мудрец мог бы обрадоваться. Таким образом, никто не в силах ни повредить мудрецу, ни оказать ему услугу, поскольку божество не нуждается в помощи и не воспринимает обид, а мудрец — существо наиболее близкое к богам, во всем подобное богу, за исключением смертности.

Кто шагает сквозь превратности человеческой жизни, опираясь на разум, кто наделен божественным духом, тот неуязвим для обиды. Ты думаешь, я говорю только об обиде, наносимой человеком? Нет, его не в силах обидеть и фортуна, которая никогда не выдерживает схватки с добродетелью.

Но если он не теряет самообладания, когда его обижает фортуна, то насколько спокойнее относится он к обидам от людей, хотя бы и самых могущественных; ведь он знает, что они — всего лишь орудия фортуны.

Обида чаще всего питается нашим страхом, когда нас пытаются подвергнуть опасности, например подсылают тайно доносчика, или выдвигают против нас ложное обвинение, всячески возбуждают ненависть к нам у людей власть имущих, или подстраивают другие западни, принятые среди одетых в тогу разбойников. Не реже случаются обиды и оттого, что у кого-то перехватят прибыль, на которую он рассчитывал, или обойдут наградой, которой он долго добивался; уплывет наследство, которое человек уже заполучил было ценой тяжких трудов, или кто-то перебьет благосклонность богатого и щедрого дома. Мудрец избегает всего этого, ибо не живет ни надеждой, ни страхом.

Прибавь, наконец, и то, что обида всегда предполагает душевное волнение, что человек приходит в смятение от одной мысли о ней. Но муж, вырвавшийся из-под власти заблуждений, не знает волнения; он полон сдержанности, самообладания и тихого глубокого покоя. Кого обида трогает, того она возбуждает и выводит из равновесия; мудрецу же неведом гнев, возбуждаемый обидой, а он не был бы свободен от гнева, если бы не был также неуязвим и для обид; мудрый знает, что обидеть его нельзя. Вот отчего он так прям, отважен, весел и всегда всем доволен. Удары, наносимые ему людьми или обстоятельствами, настолько безвредны для него, что он обращает обиды себе же на пользу, испытывая себя и свою добродетель.

Мол­чи­те, закли­наю вас! Да внем­лют наши уши и наши души в бла­го­го­вей­ной тишине про­воз­гла­шае­мо­му ныне при­го­во­ру; да умолкнет все, пока муд­рец осво­бож­да­ет­ся от обиды!

Не бой­тесь: вам не при­дет­ся посту­пить­ся ни кап­лей вашей наг­ло­сти, ваших хищ­ных вожде­ле­ний, вашей гор­ды­ни и сле­по­го без­рас­суд­ства. Все ваши поро­ки бла­го­по­луч­но оста­нут­ся при вас — не за счет них дает­ся муд­ре­цу эта сво­бо­да. Речь идет не о том, чтобы вы не сме­ли при­чи­нять неспра­вед­ли­вые обиды, а о том, что вся­кая обида будет отска­ки­вать от муд­ре­ца, защи­щен­но­го бро­ней тер­пе­ния и вели­чи­ем духа. Так, на свя­щен­ных состя­за­ни­ях мно­гие выхо­ди­ли победи­те­ля­ми бла­го­да­ря упор­но­му тер­пе­нию — руки напа­дав­ших уста­ва­ли бить. Знай, что муд­рец принад­ле­жит к поро­де тех, кто дол­гим и рев­ност­ным упраж­не­ни­ем достиг могу­чей кре­по­сти, кото­рая спо­соб­на выне­сти натиск любой враж­деб­ной силы и уто­мить ее.

Оскорбление меньше обиды. На оскорбление мы скорее можем жаловаться, чем мстить за него или преследовать по закону, ибо законы не назначают за него никакого наказания.
Чувство оскорбления возбуждается в низкой душе, которая сжимается от любого недостаточно почтительного слова или поступка: «Такой-то не принял меня сегодня, а других между тем принимал» или: «Как высокомерно он отвечал мне или откровенно расхохотался в ответ на мои слова»; а то еще: «Он поместил меня за столом не посередине, а в самом низу» и прочее в том же духе. Это не назовешь иначе, как жалобами капризной души, которую мутит от любого движения. Такой болезни подвержены, как правило, лишь счастливцы и неженки: у кого есть беды посерьезнее, тем просто не хватает времени замечать подобные вещи. К ним восприимчивы характеры женственные и нестойкие от природы, которые при избытке досуга и в отсутствие настоящих обид делаются совершенно распущенными; большая часть оскорблений — плод дурного истолкования. Таким образом всякий, кто принимает оскорбления близко к сердцу, выказывает полное отсутствие проницательности и уверенности в себе. Он без колебания решает, что к нему выразили презрение, и чувствует болезненный укол, но это происходит от своего рода низости души, унижающейся и склоняющейся перед другими. Мудреца же нельзя унизить: ибо он знает свое величие и убежден, что никто не смеет позволить себе такую вольность по отношению к нему; ему не приходится побеждать то, что я бы даже не назвал душевной невзгодой, но скорее досадным раздражением: он просто нечувствителен к этому.

Есть вещи, способные уязвить его, однако, получив рану, он одерживает над ней победу, зажимает ее и залечивает. Но таких мелочей, как оскорбления, он не чувствует; тут ему не нужно пускать в ход свою добродетель, закаленную в ежедневном противостоянии жестоким ударам; он либо не замечает их вовсе, либо смеется над ними.

Кроме того, оскорблять других свойственно обычно людям надменным, высокомерным и плохо переносящим свое счастие; но мудрецу дано встречать всякое надутое чванство с презрительным безразличием, ибо он наделен прекраснейшей из добродетелей — величием духа. Он проходит мимо подобных вещей, не удостаивая их вниманием, как пустые сновидения, как ложные и бесплодные ночные призраки. К тому же, по его убеждению, все прочие люди настолько ниже его, что не могут осмеливаться презирать существо неизмеримо высшее. Слово «оскорбление» — «contumelia» происходит от «contemptus» — «презрение», ибо подобного рода обиду можно нанести лишь тому, кого презираешь. Однако никто не в состоянии презирать большего и лучшего, хотя может поступать так, как обыкновенно поступают презирающие. Так дети бьют родителей по лицу, младенец больно дергает мать за волосы и плюет в нее; на глазах у родных ребенок обнажает то, что следовало бы прикрывать, и не стесняется самыми грязными выражениями; однако мы не считаем эти действия оскорблением. Почему? Потому что знаем, что совершающий их презирать нас не может.

Как мы относимся к детям, так мудрец относится ко всем людям, ибо они не выходят из детства ни к зрелости, ни до седых волос, ни когда и седых волос уже не останется. Разве с возрастом они изменяются к лучшему? Они сохраняют все недостатки ребяческой души, разве что прибавляют к ним более серьезные заблуждения; они отличаются от детей лишь ростом и телесным развитием, а во всем прочем сохраняют ту же неуверенность невежества; так же без разбора кидаются то туда, то сюда за всяким сиюминутным удовольствием, пугаются всего на свете и если утихомириваются на время, то не от большого ума, а от страха.

Так что дети и взрослые живут во власти равного заблуждения, только у старших оно обращено на другие предметы. Поэтому мудрец совершенно прав, принимая их оскорбления в шутку и время от времени угрожая им наказанием и больно наказывая — не оттого, что он на них обиделся, но оттого, что они вели себя дурно, и для того, чтобы впредь они этого не делали. Так ведь и скотину укрощают кнутом. Мы не сердимся на лошадь, сбрасывающую седока, но стараемся обуздать ее, причиняя ей боль не со зла, а ради преодоления ее упрямства. Таким образом, мы, как видишь, ответили еще на одно обычное возражение: «Отчего мудрец наказывает обидчиков, если он не восприимчив ни к обиде, ни к оскорблению?» — Дело в том, что он не за себя мстит, а их исправляет.»

Ты отказываешься поверить, что мудрый муж может быть до такой степени тверд? Но ведь точно такую же твердость ты сам можешь наблюдать чуть не каждый день, только причина ее другая. Скажи, какой врач станет сердиться на буйного сумасшедшего? Кто станет истолковывать в дурную сторону брань лихорадочного больного, которому не дают пить? Мудрец ко всем людям относится так, как врач к своим больным

Мудрец знает, что все, кто важно разгуливает в пурпурных тогах, словно здоровые, на самом деле всего лишь разряженные больные, а больным простительна несдержанность. Поэтому он не раздражается, если болезненное возбуждение заставит их нагрубить своему целителю, и так же ни в грош не ставит их малопочтенные выходки, как и их почетные звания.

Точно так же как мудрец не возомнит о себе, если его начнет расхваливать нищий попрошайка, и не сочтет себя оскорбленным, если последний плебей не ответит на его приветствие, — так он не станет задирать носа и тогда, когда богатые люди один за другим начнут выказывать ему уважение: он ведь знает, что они ничем не отличаются от нищих, и даже более жалки, поскольку нищему нужно мало, а им много.

Таким образом, никакое оскорбление не заденет мудреца. Все люди непохожи друг на друга, но для мудреца они одинаковы — всех равняет глупость. К тому же если бы он хоть раз опустился до того, чтобы обидеться или оскорбиться, он никогда уже не смог бы обрести прежней безмятежности. А ведь безмятежность — особое свойство именно мудреца и великое для него благо. Он никогда не позволит себе оскорбиться, ибо тем самым он оказывал бы честь тому, кто нанес оскорбление. Тут существует необходимая связь: если нас очень огорчает чье-то презрение, значит, нам особенно приятно было бы уважение именно этого человека.

Некоторые помешались уже до такой степени, что считают возможным быть оскорбленными женщиной. Какая разница, как ее содержат, сколько у нее носильщиков, сколько весят серьги в ее ушах и насколько просторно ее кресло? Все равно она остается тем же неразумным животным, диким и не умеющим сдерживать свои вожделения, если только она не получила особенно тщательного воспитания и образования в науках. Есть люди, чув­ст­ву­ю­щие свое досто­ин­ство заде­тым, если их слу­чай­но толкнет парик­махер, счи­таю­щие оскорб­ле­ни­ем, если при­врат­ник меш­ка­ет распах­нуть перед ними две­ри, если номен­кла­тор гово­рит высо­ко­мер­ным тоном или куби­ку­ля­рий хму­рит бровь. О, до чего все это смеш­но! И до чего сла­дост­ное наслаж­де­ние испы­ты­ва­ет душа, отво­ра­чи­ва­ясь от сумя­ти­цы чужих заблуж­де­ний, чтобы созер­цать соб­ст­вен­ный покой!

— Разу­ме­ет­ся, подой­дет, если будет в том дей­ст­ви­тель­ная нуж­да, и как бы стра­шен ни был при­врат­ник, смяг­чит его, как злую соба­ку костью, не счи­тая для себя уни­зи­тель­ным немно­го потра­тить­ся, чтобы полу­чить пра­во пере­сту­пить порог, пом­ня, что быва­ют и мосты такие, где за пере­ход надо пла­тить. Так и тут он даст, как бы мало почте­нен ни был этот ново­яв­лен­ный откуп­щик дохо­дов с при­вет­ст­вен­ных визи­тов; муд­рец ведь зна­ет, что все про­даж­ное поку­па­ет­ся за день­ги. Надо иметь душу самую ничтож­ную, чтобы нахо­дить повод для гор­до­сти и само­до­воль­ства в том, чтобы высо­ко­мер­но отве­чать при­врат­ни­ку, обло­мать пал­ку о его спи­ну или пой­ти к его гос­по­ди­ну жало­вать­ся и про­сить выпо­роть дерз­ко­го. Всту­пая в пре­пи­ра­тель­ство с кем-то, мы при­зна­ем его сво­им про­тив­ни­ком, а сле­до­ва­тель­но, рав­ным себе, даже если мы и победим в стыч­ке.

— Мож­но без кон­ца нара­щи­вать и чис­ло и раз­ме­ры подоб­ных вещей — при­ро­да их будет оди­на­ко­ва. Если муд­ре­ца не тро­га­ют мело­чи, то не тронут и обиды покруп­нее. Если его не заде­ва­ет одна или две, то не заденет и мно­же­ство.

Но вы вооб­ра­жа­е­те себе колос­саль­ный дух муд­ре­ца по ваше­му соб­ст­вен­но­му сла­бо­му и ничтож­но­му духу, и, зная при­мер­но, что спо­соб­ны были бы выне­сти вы сами, вы при­пи­сы­ва­е­те муд­ре­цу чуть поболь­ше тер­пе­ния. Оши­ба­е­тесь: он не име­ет вооб­ще ниче­го обще­го с вами; бла­го­да­ря добро­де­те­ли он зани­ма­ет место совсем в дру­гом кон­це все­лен­ной. При­пом­ни­те все, что вы зна­е­те тягост­ное, труд­но­пе­ре­но­си­мое, устра­шаю­щее слух и взор, обра­щаю­щее людей в бег­ство; обрушь­те все это на муд­ре­ца, хоть все сра­зу, хоть по отдель­но­сти — он усто­ит, не дрог­нув. Кто полагает гра­ни­цы душев­но­му вели­чию, кто гово­рит, что это-де муд­рец может выне­сти, а это нет, тот неправ: если мы победи­ли фор­ту­ну лишь отча­сти, зна­чит, она рано или позд­но победит нас.

Не думай, буд­то толь­ко сто­и­ки такие суро­вые. Вот что гово­рит Эпи­кур, кото­ро­го вы счи­та­е­те покро­ви­те­лем вашей празд­но­сти, учи­те­лем изнеженно­сти и без­де­лья, отправ­ля­ю­щим вас в пого­ню за наслаж­де­ни­я­ми: «Фор­ту­на ред­ко ста­но­вит­ся на пути у муд­ре­ца».

Да ведь эти сло­ва почти впо­ру истин­но­му мужу! Ну, еще чуть-чуть, выра­зись немно­го муже­ст­вен­нее — убе­ри ее совсем с доро­ги! Вот дом мудреца: тес­ный, неухо­жен­ный, без удобств; в нем ни шума, ни бегот­ни мно­го­чис­лен­ной челяди, ни при­врат­ни­ков, с про­даж­ной при­дир­чи­во­стью раз­би­раю­щих тол­пы визи­те­ров по ста­тьям; одна­ко фор­ту­на нико­гда не осме­лит­ся пере­сту­пить за этот пустой и никем не охра­ня­е­мый порог. Ибо зна­ет, что ей не место там, где ничто ей не при­над­ле­жит.

Но если про­тив обиды вос­стал даже весь­ма снис­хо­ди­тель­ный к потреб­но­стям тела Эпи­кур, то кто может счесть неве­ро­ят­ным и пре­вос­хо­дя­щим воз­мож­но­сти чело­ве­че­ской при­ро­ды точ­но такое же тре­бо­ва­ние, выдви­гае­мое нами? Эпи­кур гово­рит, что муд­рец спо­кой­но пере­но­сит обиды; мы гово­рим, что он не вос­при­ни­ма­ет их. Что тут, по-тво­е­му, про­ти­во­ре­чит при­ро­де? Мы ведь не отри­ца­ем, что быть изби­тым, выпо­ротым или лишить­ся како­го-либо чле­на — вещи мало­при­ят­ные; мы толь­ко гово­рим, что это не обиды. Мы не отни­ма­ем у них болез­нен­но­сти; мы отни­ма­ем лишь назва­ние — «обида», ибо нель­зя обидеть­ся, не нане­ся уро­на доб­ро­де­те­ли. Мы еще посмот­рим, кто из нас более прав в осталь­ном, одна­ко и мы и Эпи­кур пол­но­стью сов­па­да­ем в одном: обиду сле­ду­ет пре­зи­рать. Ты спро­сишь, какая раз­ни­ца меж­ду им и нами? Раз­ни­ца, какая быва­ет меж­ду дву­мя гла­ди­а­то­ра­ми отмен­но­го муже­ства: один зажи­ма­ет рану рукой, не отсту­пая ни на шаг; дру­гой, взгля­нув на шумя­щих зри­те­лей, делает знак, что ниче­го не про­изо­шло и что он не жела­ет вме­ша­тель­ства. (Рас­хож­де­ния меж­ду нами очень неве­ли­ки. К тому един­ст­вен­но­му, что важ­но для нас, о чем мы с тобой здесь ведем речь, оди­на­ко­во при­зы­ва­ют и сто­и­ки и Эпи­кур, а имен­но: пре­зи­рать обиды и то, что я назвал бы тенью обид и без­осно­ва­тель­ным подо­зре­ни­ем — оскорб­ле­ния; чтобы пре­зи­рать эти послед­ние, доста­точ­но быть даже не муд­ре­цом, а мало-маль­ски здра­во­мыс­ля­щим чело­ве­ком, кото­рый мог бы ска­зать себе так: « По заслу­гам меня оскор­би­ли или нет? Если по заслу­гам, то это не оскорбление, а спра­вед­ли­вое суж­де­ние; если не по заслу­гам, то пусть крас­не­ет тот, кто совер­шил неспра­вед­ли­вость ».

В самом деле, что такое это так называемое оскорбление? Кто-то пошутил насчет моей лысины или близорукости, насчет худобы моих ног или насчет моего роста. Что оскорбительного в том, чтобы услышать и без того очевидное? Один и тот же рассказ может рассмешить нас, если нас двое, и возмутить, если его слышит много народу; мы не позволяем другим заикнуться о том, о чем сами говорим постоянно; мы получаем удовольствие от шуток, когда они умеренны, и впадаем в ярость, когда они переходят известные границы.

Что обидного мы находим в том, что кто-то передразнивает наш выговор или походку, если кто-то преувеличенно изображает наш телесный или речевой недостаток? Как будто без них никто бы этого не заметил! Некоторые не выносят упоминания при них старости, седины и прочих вещей, о которых люди обычно молят богов. Иных выводит из себя разговор о проклятой бедности — но кому можно поставить ее в вину, кроме того, кто ее скрывает?

Хри­сипп рас­ска­зы­ва­ет, как воз­му­тил­ся один чело­век, когда дру­гой назвал его холо­ще­ным мор­ским бара­ном. Мы виде­ли, как пла­кал в сена­те Корне­лий Фид, зять Овидия Назо­на, когда Кор­бу­лон обо­звал его ощи­пан­ным стра­у­сом; и ведь ника­кие несча­стья, ранив­шие его нрав и пор­тив­шие ему жизнь, не пошат­ну­ли его твер­до­сти и не заста­ви­ли опу­стить голо­ву; а такая глу­пая неле­пи­ца дове­ла его до слез: вот насколь­ко сла­бы становят­ся души, поки­ну­тые разу­мом! Что обид­но­го мы нахо­дим в том, что кто-то пере­драз­ни­ва­ет наш выго­вор или поход­ку, если кто-то преувеличен­но изо­бра­жа­ет наш телес­ный или рече­вой недо­ста­ток? Как буд­то без них никто бы это­го не заме­тил! Неко­то­рые не выно­сят упоминания при них ста­ро­сти, седи­ны и про­чих вещей, о кото­рых люди обыч­но молят богов. Иных выво­дит из себя раз­го­вор о про­кля­той бед­но­сти — но кому мож­но поста­вить ее в вину, кро­ме того, кто ее скры­ва­ет?
Ты отнимешь предмет для насмешки у дерзких на язык и слишком язвительных острословов, если, не дожидаясь их, сам над собой посмеешься.

Вати­ний, чело­век, рож­ден­ный слов­но нароч­но для воз­буж­де­ния сме­ха и нена­ви­сти, был, как пере­да­ют, отмен­но забав­ный и язви­тель­ный шут; он веч­но сам сме­ял­ся над сво­и­ми кри­вы­ми нога­ми и корот­кой шеей, избе­гая тем самым ост­ро­го язы­ка сво­их вра­гов, кото­рых у него было боль­ше, чем болез­ней, и в первую оче­редь, конеч­но, Цице­ро­на. Но если на это был спо­со­бен чело­век, разу­чив­ший­ся сты­дить­ся, чей рот затвер­дел, изрыгая бес­ко­неч­ные пото­ки бра­ни, то поче­му бы не суметь это­го и тому, кто уже достиг кое-чего в изу­че­нии сво­бод­ных наук и в попе­че­нии о мудро­сти?

При этом тот же Гай при­ни­мал за оскорб­ле­ние любой пустяк, как это чаще все­го и быва­ет: ч ем боль­ше чело­век скло­нен оби­жать дру­гих, тем хуже он сам пере­но­сит обиды. Так, он впал в ярость, когда Герен­ний Макр, здо­ро­ва­ясь, назвал его Гаем, и нака­зал при­ми­пи­ля­рия, назвав­ше­го его Кали­гу­лой: он ведь родил­ся в лаге­ре и рос сре­ди леги­о­нов, так что сол­да­ты зва­ли его обыч­но Кали­гу­лой, ибо он не сумел стать им бли­же под каким-нибудь дру­гим име­нем; одна­ко, став взрос­лым и воз­вы­сив­шись до котур­нов, он стал, види­мо, счи­тать Кали­гу­лу позор­ной и бран­ной кличкой.

Не надо вмешиваться в ссоры и драки. Надо подальше уносить ноги и не обращать внимания, когда их затевают люди неразумные. Пусть чернь воздает нам почести или поносит — нам должно быть безразлично. Не следует ни огорчаться первому, ни радоваться второму; в противном случае, опасаясь оскорблений или обидевшись, мы забросим необходимые общественные и частные обязанности и, по-женски заботясь лишь о том, как бы не услышать чего-либо неприятного, упустим многое благодетельное. Иногда, обидевшись на кого-то из власть имущих, мы скрываем наш гнев подчеркнуто вольным и независимым обращением. Но мы ошибаемся: свобода — не в том, чтобы никогда не становиться жертвой обиды или насмешки. Свобода — в том, чтобы поднять свой дух на недосягаемую для любых обид высоту ; чтобы сделать самого себя единственным источником всех своих радостей, а все внешнее удалить от себя; в противном случае жизнь наша пройдет в беспрерывном беспокойстве и мы станем дрожать от страха перед любым насмешливым языком.

У муд­ре­ца род защи­ты совсем иной, даже, пожа­луй, про­ти­во­по­лож­ный: ведь вы в раз­га­ре боя, а он дав­но одер­жал победу. Не сопро­тив­ляй­тесь же соб­ст­вен­но­му бла­гу; питай­те в душах ваших надеж­ду добрать­ся до исти­ны; вос­при­ни­май­те бла­готвор­ные поуче­ния с охотой и помо­гай­те им соб­ст­вен­ным убеж­де­ни­ем и молит­вой. Государ­ство рода чело­ве­че­ско­го сто­ит бла­го­да­ря тому, что есть нечто непо­беди­мое, есть некто, перед кем фор­ту­на бес­силь­на.

Источник