Как выглядит психушка для детей
Нормализация Вовы. Как работает детская психиатрия в России
Вера Шенгелия:
Превентивная госпитализация детей с особенностями развития не должна считаться нормальной. Однако она практикуется повсеместно
«Да не бойся ты так, собака привязана, мы ее только после одиннадцати с цепи спускаем». Собаку зовут Дик. Здоровая овчарка бегает по своей клетке и громко лает, пока сторож выписывает пропуск. «Пойдешь прямо, вдоль леса, через несколько минут справа будет корпус, тебе туда».
11-я детская психиатрическая больница находится в поселке Медное-Власово, а точнее, на самом его краю у леса. 44 километра от Москвы, еще километр по узенькой дороге по лесу, и еще метров триста от железного забора до здания больницы. От центра Москвы в не самое пробочное время получается около двух с половиной часов.
«Свидание — 15 минут», — говорит нянечка и вручает мне мальчика.
Почти год назад режиссер-документалист Елена Погребижская сняла фильм «Мама, я убью тебя» о детях, которые живут в подмосковном коррекционном интернате в Большом Колычево. Одна из центральных проблем фильма — ничем не обоснованная, по сути, карательная госпитализации детей в психиатрические больницы. Одного из главных героев, мальчика-подростка, отправляют в психиатрическую больницу в наказание. Фильм стараниями Чулпан Хаматовой оказался в Белом доме, его посмотрела вице-премьер Ольга Голодец, ужаснулась и инициировала череду проверок государственных учреждений психоневрологического типа.
Всю муторную, долгую дорогу по двухполосному Щелковскому шоссе до Медного-Власова я думаю о бахилах. Будет ли в детской психиатрической больнице специальный автомат с бахилами? Можно ли будет купить у охранника? Нужно ли было взять с собой? Пустят ли в носках в крайнем случае?
Пока охранник выписывает мне пропуск, я быстро успеваю рассмотреть 16 картинок на двух мониторах над его столом: на всех пустые коридоры. Никто не идет в туалет, не носится друг за другом, не катает машинку. Рядом с мониторами панель с кнопочками и лампочками, все лампочки подписаны: игровая 1, игровая 2, кладовая, изолятор.
Охранник записывает меня в журнал посещений: «Бахилы вам не понадобятся, ждите».
Я жду в холле — 40 квадратных метров, на полу кафельная плитка, на стенах пара плакатов («Буйных пациентов из приемного отделения должны сопровождать два санитара»), несколько горшков с цветами, два дивана.
Через 10 минут тяжелая металлическая дверь открывается, и нянечка выводит мальчика.
Мальчика зовут Вова. Он живет в московском детском доме-интернате для детей с тяжелой умственной отсталостью номер 15. С сентября по субботам я прихожу играть с Вовой как волонтер. Две недели назад его положили в психиатрическую больницу, а мне удалось получить доверенность на посещение.
По закону посещать детей-сирот имеет право только законный представитель, в нашем случае — директор интерната. В интернате, где живет Вова, 450 детей, каждого из которых кладут в больницу в среднем один раз в год. Иными словами, вероятность, что ребенка из интерната навестят, практически равна нулю.
Я беру Вову за руки и встаю на колени, чтобы быть с ним одного роста. Вове скоро 13, но выглядит он как пятилетний ребенок. Очень маленький, очень худой, с крошечным размером ноги. Вова сонный и вялый, стоит пошатываясь, мне даже страшно отпускать его руки, потому что кажется, что он может не удержаться и упасть на спину. «Ты как здесь, старичок?» — говорю я мальчику довольно бодрым и каким-то не своим голосом. Обычно мы сюсюкаем и дурачимся, но прямо в шаге стоит медсестра, буквально нависая над нами. Она простоит так все 15 минут моего посещения — больше всего это похоже на тюремное свидание в присутствии надсмотрщика, за тем исключением, что никто не мешает мне обнимать и целовать Вову.
Когда реформа интернатской системы в других странах только начиналась, когда людям впервые пришло в голову, что система, при которой государство с самого детства сортирует людей на подвиды и заточает их в специализированные заведения, мягко говоря, не самая идеальная система, был придуман термин «нормализация». Приведение в нормальное состояние. Благодаря этому термину любой человек может очень наглядно представить себе, как должна выглядеть жизнь детей-сирот или людей с ментальными расстройствами. Нормально ли для человека никогда не выходить за пределы своего дома? Нормально ли не иметь собственных трусов и зубной щетки? Нормально ли всю жизнь проводить за закрытой дверью, забором? Нормально ли в 13 лет никогда не пробовать твердой пищи? Нормально ли для ребенка раз в год на срок от 45 дней до трех месяцев оказываться в закрытой психиатрической больнице, где ты никого не знаешь, где ничего тебе не знакомо, где никто тебя не навещает, а свидания длятся 15 минут?
Если это ненормально для обычного домашнего ребенка, почему это нормально для Вовы?
В обычной жизни госпитализация в больницу, к тому же на 40 дней — ситуация не рядовая, экстренная. В обычной жизни нормальной семьи, даже семьи, в которой воспитывают ребенка с особенностями развития, нет такого понятия, как плановая госпитализация. Вову положили именно так — превентивно, «пока не началось обострение». Однажды я видела статистику госпитализации одного из московских интернатов: на 150 человек детей 133 госпитализации в год.
Отдельная странность этой ситуации в том, что в интернатах для умственно-отсталых детей больше половины персонала — медицинские работники. По логике государства, интернат — это Вовин дом. Получается, что Вову бесконечно лечат дома, а раз в год отправляют еще полечить в больницу. Если вспомнить про термин «нормализация», то уродливость этой системы становится очевидна. Дом нужен человеку, чтобы в нем жить. В идеале — жить в нем с близкими людьми, к которым ты привязан. Больница нужна, чтобы в ней лечиться. Лечиться в самом крайнем случае, когда амбулаторная помощь невозможна. Для всего остального есть поликлиники, диспансеры и врачи по вызову. Жизнь в интернате, раз уж для чего-то он существует, должна стремиться к этой же норме: дети живут в интернате, а когда нужно, ходят в обычную районную поликлинику. В самых крайних случаях — ложатся в больницу. Но не одни и не на три месяца.
Когда я пишу про Вову и больницу у себя в фейсбуке, мне начинают приходить сообщения о похожих историях. В трех из них волонтеры пишут мне, что дети, которых они навещали, лежат в психиатрической больнице с декабря прошлого года.
В том самом фильме Елены Погребижской, который произвел такое впечатление на вице-премьера Ольгу Голодец, речь шла о госпитализациях за провинности. Все тогда очень возмущались и вспоминали советскую карательную психиатрию. Может быть, это не так же очевидно, но превентивную госпитализацию одиноких детей в психиатрическую больницу на краю леса, где после 11 часов с цепи спускают овчарку по имени Дик, тоже не назовешь цивилизованной психиатрической помощью XXI века.
Когда наше 15-минутное свидание заканчивается, санитарка вытаскивает Вовины руки из моих и уводит мальчика за серую железную дверь. Тут мне приходит в голову, что, может быть, она так неусыпно следила за нами, потому что боялась, что Вова пожалуется мне на что-то, что происходит с ним там, за этими тяжелыми дверьми. Мне хочется крикнуть ей вслед что-нибудь совсем устрашающее, что-нибудь, из чего бы ей стало понятно, что он не один и что за него есть кому заступиться. Но вместо этого, когда санитарки уже не видно, я говорю прямо в эту железную дверь: он не мог мне ничего рассказать.
Вова просто не умеет разговаривать. Только иногда кричит, как маленькая чайка.
Психиатры призвали к реорганизации детских психиатрических больниц
Унижения, трудотерапия и отсутствие личного пространства
15-летняя москвичка в декабре 2020 года попала в детскую столичную психиатрическую больницу с бессонницей и подозрением на депрессию.
«Я пролежала там 40 дней. Каждый день в меня пихали таблетки, от которых сильно кружилась голова, но никакого другого эффекта не было. Психолог доводила меня до слез, пугая тем, что если я не вылечусь, то никому не буду нужна. Собственно, на этом мое лечение заканчивалось», — рассказывает девушка.
В клинике не было никакого личного пространства – мыться приходилось под присмотром медсестер и только раз в неделю, вспоминает она.
Приятные впечатления у девушки остались только от занятий с волонтерами: актерами, цирковыми артистами и преподавателями. Однако домой она вернулась без положительных изменений в состоянии.
«И сейчас вспоминаю унижения психолога и свою беспомощность. Думается мне, что все это совсем не способствует лечению депрессии».
В Департаменте здравоохранения Москвы в ответ на запрос «Газеты.Ru» сообщили, что гигиенические процедуры в московской психиатрической больнице дети проходят ежедневно. «Однако действительно в зависимости от состояния ребенка, который находится под наблюдением медицинского персонала, могут вноситься изменения в распорядок его жизни в отделении», — подчеркнули в ведомстве.
Далее, по словам девушки, ее попросили раздеться до трусов прямо в коридоре при видеокамерах.
«Мою одежду забрали и выдали советские ночнушку, халат и резиновые тапочки», — поделилась она. Затем девушку привели в палату на 10 человек, где ужасно воняло. «Ощущение было, будто пациенты вообще не мылись. Так пахло все время моего пребывания», — сетует девушка.
В душ можно было ходить каждый день, но приходилось выстаивать длинную очередь. «Дверь в душевую не закрывалась, поэтому в любую секунду мог войти кто угодно. Мыться приходилось очень-очень быстро — буквально за две минуты», — уточняет липчанка.
На улицу пациентов не выпускали. «Мне, относительно здоровому человеку, было утомительно на второй неделе находиться в одном и том же месте, — отмечает девушка. — Мне давали антидепрессант и нейролептик, я вся была ватная, немного «овощ», но зато получалось убежать от проблем». При этом уборку в палатах пациентам приходилось делать самим.
«Санитарок на отделения не хватало, поэтому существовала «трудотерапия» — каждый день нужно было мыть свою палату по очереди», — добавила собеседница «Газеты.Ru».
Телефоны выдавались только три раза в неделю — чтобы их получить, нужно было записываться заранее. «Телефон на хранении разряжается, поэтому его нужно было заряжать перед звонком хотя бы на 10%. Разговаривать давали от 2 до 10 минут», — вспоминает липчанка. Посещений же, по ее словам, не было вовсе.
О том, что в детских психбольницах даже у относительно здоровых пациентов отбирают телефоны, говорит и 15-летний юноша из Волгограда, лежавший в местном психиатрическом стационаре. «В соцсетях тоже сидеть запрещено, за этим строго следят», — уточняет он. Подросток лежал в палате с 12 другими пациентами, а в туалет и душ ходил под присмотром.
В то же время в Депздраве Москвы пояснили, что использование смартфонов в подобных клиниках зачастую запрещено внутренними правилами — такого же распорядка придерживаются и в столичной детской психбольнице. «Мы учим детей общаться и исходим из того, что ребенок попадает на лечение, потому что детская психика не справляется со всеми проявлениями реального мира», — сказали в ведомстве.
«Лежали, плевали в потолок и пили лекарства»
Отсутствие необходимого лечения и условий для соблюдение гигиены, а также изоляция от родителей — проблемы детских психиатрических стационаров, о которых говорят и эксперты в сфере психиатрии.
«Реформа в детской психиатрии необходима, – заявил «Газете.Ru» врач-психиатр Александр Мещеряков. – Уже многое сделано: то, что было 15 лет назад и сейчас — большая разница. Но в стационарах до сих пор существуют физические воздействия, например, необоснованные вязки, антисанитарные условия. А если отъехать на пару сотен километров от Москвы, то картина будет еще более удручающая. Однако это не повод унывать — это основания для анализа и изменений».
С ним согласна бывший соцработник Анна Новикова (имя изменено) из города Петровска Саратовской области.
«Я долгое время работала с детьми с особенностями развития, много общалась с родителями. Они рассказывали, что когда приезжали забирать детей из саратовского городского психстационара, дети иногда не узнавали их.
Зачастую после диспансера дети выглядят как овощи и так, будто их вообще ни разу не умывали — особенно это заметно по девочкам. Сильные лекарства назначают даже тем, у кого неагрессивное поведение. Ребят «залечивают». Когда их спрашиваешь: «Что вы там делали?», они говорят, что просто лежали, плевали в потолок и пили лекарства», — рассказала Новикова.
«План по госпитализации должен выполняться»
Госпитализируют детей в стационары не только в случае, когда лечение необходимо. Если ребенку нужно пройти комиссию на подтверждение инвалидности, он тоже отправляется в больницу. Положить ребенка в госпиталь могут и для уточнения диагноза, подбора лечения, а также если ему впервые диагностировали эпилепсию. И это, как считает детский психиатр Марина Гармаш, одна из главных проблем современной детской психиатрии.
«Необоснованные, частые и продолжительные по времени госпитализации не несут ничего хорошего. Я думаю, основная проблема в том, что стационаров существует немало, в них есть койки и они должны заполняться. Должен выполняться определенный план по госпитализации, хотя большинство детей можно вести амбулаторно», — заявила она «Газете.Ru»
По словам Гармаш, стационары необходимо реорганизовывать и больше сил вкладывать в создание качественных амбулаторных условий. «Однако это не значит, что стационары вообще не должны существовать, есть определенные расстройства в психиатрии, которые требуют условий больницы ради безопасности самих пациентов. Например, острый психоз», — обратила внимание медик.
Детский психиатр Наталья Трофимова убеждена, что и оставшиеся психбольницы должны подвергнуться кардинальным изменениям. «Посмотрите, по какому принципу строятся психиатрические стационары — часто на окраине или вообще за пределами города.
Учреждения за забором с охраной, которая никого не пропускает на территорию. Нужно ориентироваться на опыт Европы — психбольницы должны быть внутри общества»,
— сказала она «Газете.Ru».
Самое главное, убеждена медик, чтобы детские психстационары были доступны для родителей. «Не должно быть изоляции. Родители должны иметь возможность видеть, как проводят время их дети, где находится персонал. Визиты должны быть доступны в любое время, а не по расписанию. Потому что ребенка к встрече с родителями часто готовят — объясняют ему, как себя вести, моют», — пояснила Трофимова.
Вместе с тем стоит обратить внимание и на внешний вид больниц, считает она. «Сами стационары должны минимально напоминать больницы. У врачей должна быть не больничная одежда — не халаты, а что-то яркое. Одежда, в которой находятся дети, должна быть домашней, комфортной», — сказала медик.
Психиатр Александр Мещеряков в свою очередь видит проблему и в нынешних способах лечения. «Клинические рекомендации Минздрава очень размыты, нет четких обоснований к медикаментозной терапии, как это существует на Западе, поэтому и бывают эпизоды «залечивания»», — сообщил специалист.
Вместе с тем во всем мире именно психотерапия, а не лекарства, является основным методом лечения в психбольницах, напоминает медик. «У нас же это направление только начало развиваться. Наши психиатры привыкли лечить таблетками», — заметил он.
Кроме того, не стоит забывать и о профдеформации и эмоциональном выгорании самих врачей. «Персонал, который работает с такими детьми, всегда очень напряжен, поэтому иногда срывается, но это недопустимо. В связи с этим я считаю, что и сотрудникам психбольниц нужно оказывать психологическую помощь, а также контролировать их режим труда и отдыха», — заключил медик.
Отметим, что в декабре 2020 года премьер-министр Михаил Мишустин утвердил план «по совершенствованию в течение 2020-2024 годов системы оказания психиатрической помощи населению в субъектах РФ», сообщалось на официальном портале правовой информации. План, в частности, предусматривает развитие инфраструктуры и материально-технической базы в учреждениях, оказывающих психиатрическую помощь, к концу 2021 года, а самим медикам планируется предоставлять служебное жилье и единовременные выплаты.
В Минздраве отказались комментировать условия содержания детей в психиатрических лечебницах и рекомендации опрошенных «Газетой.Ru» психиатров. Вопросы ведомство переадресовало в Минтруда и соцзащиты РФ — там же редакцию заверили, что ответить не смогут, так как данные медучреждения подведомственны именно Минздраву.
«Мой ребенок — в психиатрической больнице…»
Этот текст прислала нам на почту мама ребенка, который оказался в подростковой психиатрической больнице. Обычно родителей волнует лечение, болезнь, будущее. Но тут мама обратила внимание на волонтеров, приходящих в эту больницу играть на гитаре, плести фенечки и просто общаться. Этими волонтерами оказались мы, «Даниловцы».
«…Ребёнок в больнице. Нет, не так. Правильно будет вот как: МОЙ ребёнок в ЭТОЙ больнице. Собственно говоря, это — научно-практический центр психического здоровья детей и подростков им. Г.Е.Сухаревой, а больницей называешь ее потому, что раньше это была Детская психиатрическая больница № 6 или «шестёрка». То, что переименовали, правильно: центр психического здоровья звучит лучше, обнадёживающе, что ли. Но в тот момент, когда ребёнка госпитализируют, это помогает мало. Про то, что чувствуют и думают родители детей, которым нужна психиатрическая госпитализация, можно говорить много, но сейчас речь не об этом. В 21 веке отношение к психиатрическим заболеваниям изменилось: появилось понимание биологической основы этих заболеваний; появились эффективные лекарства и схемы лечения; люди, имеющие психиатрические диагнозы, уже не так стигматизируются. Вот бы ещё убрать эту стигму из собственной головы… Но да я сейчас не обэтом.
Это еще доковидная история, когда можно было приходить к ребёнку каждый день. С каждым посещением путь от метро становится всё более привычным и территория больницы — всё более знакомой. На территории есть цветные корпуса и зооуголок, к Новому году появилась большая искусственная ёлка с гирляндой и большими яркими шарами. Сотрудники больницы смогли подготовить и провести вместе с пациентами-подростками настоящий новогодний бал. Директор Центра сказала тогда, что у ребёнка должны остаться хоть какие-то хорошие воспоминания о пребывании в больнице. Она безусловно права.
Такие воспоминания у моего ребёнка остались. И одно из них – волонтёры «Даниловцы». Они приходили два раза в неделю (один раз к старшим, второй раз к младшим). Устраивали мастер-классы: открытки и оригами, аппликации и бусы, разные поделки, которым и название сразу не подберёшь. И подарки на Новый год. Подаренную «Даниловцами» книгу ребёнок прочитал, хотя редко читает бумажные книги, а красное сердце-обнимашка до сих пор кочует по комнате: с постели на пуфик, с пуфика на стул, со стула ещё куда-нибудь.
Получать подарки всегда приятно, но это совсем не главное в приходах «Даниловцев». Самое главное сложно объяснить. Если сказать коротко, то главное – то, что это обычные люди, которые тебя не знают и которым от тебя ничего не нужно. В подростковом возрасте иметь с родителями хорошие отношения удаётся далеко не всем, а госпитализация, которую часто инициируют как раз родители, вряд ли способствует улучшению отношений с ними. Врачи, психологи, воспитатели, средний медперсонал отделения, какими бы профессиональными, милыми и добрыми они ни были, они — по другую сторону баррикад. Но ты ничего не должен волонтёрам, ты не должен соответствовать их представлениям о тебе; они не смотрят внимательно на твоё поведение; они не будут принимать решение о возможности выписать тебя; они – обычные и нейтральные. А ещё они из той, нормальной жизни, которая сейчас для тебя осталась за проходной, про которую ты узнаёшь из сообщений друзей в соцсетях, когда родители приносят твой телефон на посещение. Они – доказательство того, что эта жизнь существует реально.
На Новый год нужно было загадывать желания, у которых есть хоть какой-то шанс исполниться. Поэтому загадывать, чтобы у подростков не было психических заболеваний, я не стала. Я загадала, чтобы «Даниловцы» продолжали ходить в центр имени Сухаревой…»
Больницы до сих пор на карантине, но со справками и прививками волонтеры регулярно пробираются к своим подопечным. Не сами, так онлайн – поддержка детей в больницах не прекращается даже сейчас. Приходите к нам волонтерами! Жмите сюда и выбирайте место, время и даже формат волонтерства!
Нормализация Вовы. Как работает детская психиатрия в России
Превен тивная госпитализация детей с особенностями развития не должна считаться нормальной. Однако она практикуется повсеместно
Поделиться:
«Да не бойся ты так, собака привязана, мы ее только после одиннадцати с цепи спускаем». Собаку зовут Дик. Здоровая овчарка бегает по своей клетке и громко лает, пока сторож выписывает пропуск. «Пойдешь прямо, вдоль леса, через несколько минут справа будет корпус, тебе туда».
11-я детская психиатрическая больница находится в поселке Медное-Власово, а точнее, на самом его краю у леса. 44 километра от Москвы, еще километр по узенькой дороге по лесу, и еще метров триста от железного забора до здания больницы. От центра Москвы в не самое пробочное время получается около двух с половиной часов.
«Свидание — 15 минут», — говорит нянечка и вручает мне мальчика.
Почти год назад режиссер-документалист Елена Погребижская сняла фильм «Мама, я убью тебя» о детях, которые живут в подмосковном коррекционном интернате в Большом Колычево. Одна из центральных проблем фильма — ничем не обоснованная, по сути, карательная госпитализации детей в психиатрические больницы. Одного из главных героев, мальчика-подростка, отправляют в психиатрическую больницу в наказание. Фильм стараниями Чулпан Хаматовой оказался в Белом доме, его посмотрела вице-премьер Ольга Голодец, ужаснулась и инициировала череду проверок государственных учреждений психоневрологического типа.
Всю муторную, долгую дорогу по двухполосному Щелковскому шоссе до Медного-Власова я думаю о бахилах. Будет ли в детской психиатрической больнице специальный автомат с бахилами? Можно ли будет купить у охранника? Нужно ли было взять с собой? Пустят ли в носках в крайнем случае?
Пока охранник выписывает мне пропуск, я быстро успеваю рассмотреть 16 картинок на двух мониторах над его столом: на всех пустые коридоры. Никто не идет в туалет, не носится друг за другом, не катает машинку. Рядом с мониторами панель с кнопочками и лампочками, все лампочки подписаны: игровая 1, игровая 2, кладовая, изолятор.
Охранник записывает меня в журнал посещений: «Бахилы вам не понадобятся, ждите».
Я жду в холле — 40 квадратных метров, на полу кафельная плитка, на стенах пара плакатов («Буйных пациентов из приемного отделения должны сопровождать два санитара»), несколько горшков с цветами, два дивана.
Через 10 минут тяжелая металлическая дверь открывается, и нянечка выводит мальчика.
Мальчика зовут Вова. Он живет в московском детском доме-интернате для детей с тяжелой умственной отсталостью номер 15. С сентября по субботам я прихожу играть с Вовой как волонтер. Две недели назад его положили в психиатрическую больницу, а мне удалось получить доверенность на посещение.
По закону посещать детей-сирот имеет право только законный представитель, в нашем случае — директор интерната. В интернате, где живет Вова, 450 детей, каждого из которых кладут в больницу в среднем один раз в год. Иными словами, вероятность, что ребенка из интерната навестят, практически равна нулю.
Я беру Вову за руки и встаю на колени, чтобы быть с ним одного роста. Вове скоро 13, но выглядит он как пятилетний ребенок. Очень маленький, очень худой, с крошечным размером ноги. Вова сонный и вялый, стоит пошатываясь, мне даже страшно отпускать его руки, потому что кажется, что он может не удержаться и упасть на спину. «Ты как здесь, старичок?» — говорю я мальчику довольно бодрым и каким-то не своим голосом. Обычно мы сюсюкаем и дурачимся, но прямо в шаге стоит медсестра, буквально нависая над нами. Она простоит так все 15 минут моего посещения — больше всего это похоже на тюремное свидание в присутствии надсмотрщика, за тем исключением, что никто не мешает мне обнимать и целовать Вову.
Когда реформа интернатской системы в других странах только начиналась, когда людям впервые пришло в голову, что система, при которой государство с самого детства сортирует людей на подвиды и заточает их в специализированные заведения, мягко говоря, не самая идеальная система, был придуман термин «нормализация». Приведение в нормальное состояние. Благодаря этому термину любой человек может очень наглядно представить себе, как должна выглядеть жизнь детей-сирот или людей с ментальными расстройствами. Нормально ли для человека никогда не выходить за пределы своего дома? Нормально ли не иметь собственных трусов и зубной щетки? Нормально ли всю жизнь проводить за закрытой дверью, забором? Нормально ли в 13 лет никогда не пробовать твердой пищи? Нормально ли для ребенка раз в год на срок от 45 дней до трех месяцев оказываться в закрытой психиатрической больнице, где ты никого не знаешь, где ничего тебе не знакомо, где никто тебя не навещает, а свидания длятся 15 минут?
Если это ненормально для обычного домашнего ребенка, почему это нормально для Вовы?
В обычной жизни госпитализация в больницу, к тому же на 40 дней — ситуация не рядовая, экстренная. В обычной жизни нормальной семьи, даже семьи, в которой воспитывают ребенка с особенностями развития, нет такого понятия, как плановая госпитализация. Вову положили именно так — превентивно, «пока не началось обострение». Однажды я видела статистику госпитализации одного из московских интернатов: на 150 человек детей 133 госпитализации в год.
Отдельная странность этой ситуации в том, что в интернатах для умственно-отсталых детей больше половины персонала — медицинские работники. По логике государства, интернат — это Вовин дом. Получается, что Вову бесконечно лечат дома, а раз в год отправляют еще полечить в больницу. Если вспомнить про термин «нормализация», то уродливость этой системы становится очевидна. Дом нужен человеку, чтобы в нем жить. В идеале — жить в нем с близкими людьми, к которым ты привязан. Больница нужна, чтобы в ней лечиться. Лечиться в самом крайнем случае, когда амбулаторная помощь невозможна. Для всего остального есть поликлиники, диспансеры и врачи по вызову. Жизнь в интернате, раз уж для чего-то он существует, должна стремиться к этой же норме: дети живут в интернате, а когда нужно, ходят в обычную районную поликлинику. В самых крайних случаях — ложатся в больницу. Но не одни и не на три месяца.
Когда я пишу про Вову и больницу у себя в фейсбуке, мне начинают приходить сообщения о похожих историях. В трех из них волонтеры пишут мне, что дети, которых они навещали, лежат в психиатрической больнице с декабря прошлого года.
В том самом фильме Елены Погребижской, который произвел такое впечатление на вице-премьера Ольгу Голодец, речь шла о госпитализациях за провинности. Все тогда очень возмущались и вспоминали советскую карательную психиатрию. Может быть, это не так же очевидно, но превентивную госпитализацию одиноких детей в психиатрическую больницу на краю леса, где после 11 часов с цепи спускают овчарку по имени Дик, тоже не назовешь цивилизованной психиатрической помощью XXI века.
Когда наше 15-минутное свидание заканчивается, санитарка вытаскивает Вовины руки из моих и уводит мальчика за серую железную дверь. Тут мне приходит в голову, что, может быть, она так неусыпно следила за нами, потому что боялась, что Вова пожалуется мне на что-то, что происходит с ним там, за этими тяжелыми дверьми. Мне хочется крикнуть ей вслед что-нибудь совсем устрашающее, что-нибудь, из чего бы ей стало понятно, что он не один и что за него есть кому заступиться. Но вместо этого, когда санитарки уже не видно, я говорю прямо в эту железную дверь: он не мог мне ничего рассказать.
Вова просто не умеет разговаривать. Только иногда кричит, как маленькая чайка.