Что произошло в беслане сегодня
Что произошло в беслане сегодня
Исповедь матерей, чьи дети погибли в Беслане
Ирина Халецкая
Пятнадцать лет назад торжественная линейка в школе № 1 в Беслане закончилась автоматными очередями. Банда террористов ворвалась в школьный двор и, убив двух человек на месте, согнала всех детей, их родителей и учителей в спортзал. В заложниках тогда оказались 1128 человек. Пройдет три дня, растянувшихся на вечность. В списках погибших будут значиться 314, из них 186 детей. Но для матерей и отцов их ангелы словно до сих пор живые — просто не вышли из спортзала. РИА Новости записало монологи тех, чья жизнь в том сентябре навсегда превратилась в ад.
Маму пули не берут
Эльвира Туаева в том спортзале была с двумя детьми. Артуру исполнилось 11 лет, он пошел в пятый класс, дочка Карина — в седьмой. Все три дня Эльвира не отходила от детей и готовилась умереть, но судьба распорядилась иначе. Выйти из школы удалось ей одной…
«Когда люди философствуют, что якобы время лечит, не верьте им. Это чепуха и неправда. Человек просто учится с этим жить и пытается не сойти с ума. Но боль не утихает. Каждый год первого сентября мне хочется выть волком.
За две недели до трагедии мне приснился сон. Я как раз была в отпуске и после обеда планировала сходить с детьми на рынок — обычно перед школой мы закупались там всем необходимым. А тут ни с того ни с сего захотелось спать, заболела голова. Я прилегла на часок. И снится, будто стою совсем одна, кричу, а кто-то сверху мне говорит: «Что вы стоите? Ваших детей убивают!» Я проснулась в ужасе и никак не могла выкинуть это из головы. На рынок не пошли: боялась, что там что-нибудь взорвется.
Я даже не могла подумать, что трагедия настигнет нас в школе. Никто не переживал. Это сейчас, оглядываясь назад, легко судить, почему получилось все именно так.
Уже потом свидетели говорили, что ночью видели свет в школе. И когда нас загоняли в спортзал, убийцы здоровались друг с другом за руку. Разве стали бы они так делать, если бы приехали на одной машине?
Я предупредила детей: «Если что-то начнется, — прячетесь под меня». Артур сразу в слезы, спрашивает: «А как же ты?» Я подбадривала: маму пули не возьмут. Дети мне верили. Они держались молодцом, говорили мне: «Не переживай, мы все выдержим».
Меня сразу контузило, я потеряла сознание и очнулась, только когда нас пытались перенести в столовую. Все было как в тумане, я не понимала, где мои дети, куда идти, вокруг были сплошные руины, дым и кровь. Потом я увидела окно, попыталась выбраться оттуда. Чьи-то руки меня забрали. В следующий раз я очнулась только в больнице.
Первой нашли Карину. Ее муж узнал по сережкам, да и лицо было почти целым. Дочку привезли домой. Когда я очнулась, муж пришел в палату, сел на кровать и говорит: «Карины больше нет». Я долго не могла понять, что это значит, для меня это были какие-то бессмысленные слова. «Наша дочка погибла», — он повторил еле слышно.
Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я вскочила с кровати и побежала домой, босая, в одной сорочке. Мы тогда близко к больнице жили. Забегаю в дом, вижу гроб, а в нем моя девочка. Это было шестого сентября. С той секунды время для меня надолго остановилось.
Артурчика мы еще долго искали по всем больницам. Все же какая-то надежда теплилась, что он жив и я скоро его увижу. А потом меня спросили: «Ты сможешь в морг поехать?» Я понимала, что меня ждет. Могу, конечно.
Первый раз, когда увидела мешки с телами, потеряла сознание. Санитары сортировали их по возрасту, поэтому меня подвели к трем мешкам, где лежали примерно такие же пятиклассники, что и Артур.
Там нечего было опознавать, все тела были обезображены. Возле одного постояла — материнское сердце не отреагировало. Возле второго — тоже, а возле третьего детского тела у меня ноги подкосились, пронзило осознание: он.
У Артура зубы были плохие, мы ходили с ним в стоматологическую клинику очень хорошую. Я попросила врачей дать его карту и снимки. По зубам так и определили.
Он детально описывал ущерб, нанесенный нам. Только там я услышала, что моих детей разорвало на части.
Я всегда мечтала посвятить себя семье. Дети — мое главное сокровище, после их гибели я потерялась. Все время сравнивала свою жизнь с огородом, на котором только появилась зелень — и вдруг прошел град. Помню один случай из детства: родители вышли во двор, увидели, что сделала стихия, и заплакали. И мы точно так же с мужем были побиты градом.
Первое время я как ненормальная завидовала матерям, которые погибли вместе со своими детьми. Тогда же я дала себе установку, что не имею права жить, хотя, в общем-то, моей вины в этой трагедии и нет. Мы просто отвели детей в школу.
После похорон месяц лежала дома и ни с кем не разговаривала. Родные никого ко мне не подпускали — ни журналистов, ни врачей. Потом приехала комиссия медиков из Москвы, они наблюдали за состоянием всех бывших заложников и напросились ко мне.
Измерили давление и изумились: судя по показателям, я была живым трупом. Меня на носилки — и в больницу. Почти месяц существовала в каком-то полуобморочном состоянии, температура то и дело доходила до 40 градусов, а врачи не понимали, что со мной происходит, только и успевали откачивать. Я не вставала, не ела, отказывалась жить. Поворотный момент произошел, когда сестра, сидя со мной в палате, начала сокрушаться и закричала: «Либо ты встанешь сейчас, либо я себя убью!»
Как же я их замучила! Мне стало стыдно. Ведь зачем-то же я выжила? Для чего-то вышла из этого ада, хоть и без детей. Наверное, все не просто так. И по чуть-чуть начала приходить в себя. Мне очень помогало пение. Я напевала самые разные песни, какие только в голову приходили. Родные думали, что я выжила из ума.
Время шло, легче не было, но Бог дал мне второй шанс — у нас родился сын.
Кто-то осудил меня, дескать, я не должна была предавать погибших детей. Я никого за это не ругаю. Но мне все время хотелось кого-то обнять, приласкать и подарить свою любовь.
Мне порой кажется, что я проживаю жизнь за своих умерших детей. Я получила второе высшее образование — выучилась на психолога. А может быть, вместо дочки, которой не суждено было стать мамой, я родила второго ребенка? Ему сейчас полгода.
Недавно читала интервью террориста Кулаева. Он там с ухмылкой на лице философствует и жалуется, как же ему тяжело в «Полярной сове» отбывать пожизненный срок. Говорил, если ему бы сейчас предложили умереть, он бы отказался, потому что якобы его родные знают, что он жив, и надеются с ним увидеться. Внутри у меня все сжалось. Он не заслуживает права дышать. Мои дети на этой земле больше не существуют, почему их убийца ходит по ней?
Мы до сих пор живем в Беслане. В этом городе никогда не закончится траур. Здесь мне сложно находиться, но что-то не отпускает. Мы столько раз порывались уехать — вечером подаем объявление о продаже квартиры, а утром снимаем. У меня все перед глазами: как они росли, как гуляли. Я не могу это выбросить из памяти».
«Мы были ошарашены»
«Я участвовал во многих операциях: «Норд-Ост», освобождение трех захваченных самолетов, штурм автобуса с корейскими туристами, оказавшимися в заложниках. Воевал в Афгане, Чечне, участвовал в операциях в Дагестане. Но операция в Беслане для меня была самая сложная.
До событий в Беслане мы полтора месяца находились в Чечне. Та командировка была непростая: один сотрудник погиб, двое получили ранения. Поэтому когда я шел в Управление на совещание 1 сентября, надеялся, что нам дадут время на реабилитацию. Однако мое подразделение должно было вылететь в Беслан.
Сотрудник «Вымпела» Дмитрий Разумовский и его группа обеспечивали проход в здание. Он доложил нам, что они готовы. Мы тепло попрощались и двинулись. Уже потом я узнал, что накануне Дмитрию приснился сон, в котором он погибает. Об этом он успел рассказать своим товарищам. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. При штурме он погиб.
Штаб неоднократно спрашивал, в какой мы готовности. Мы отвечали, что можем выдвигаться на штурм, но команды все не было. Только через полчаса мы двинулись вперед на БТР. До зала пришлось бежать, но по нам не стреляли: ребята из Управления «В», по сути, своими телами проложили нам путь к спортзалу, уничтожив террористов на втором этаже и на крыше.
К тому моменту детей, выживших после взрывов, уже эвакуировали. Мы двинулись в сторону столовой, где, по предварительной информации, должно было быть гнездо террористов. Вдруг я увидел перед собой белое облако и четыре красных огонька, я сразу упал назад и короткими очередями выпустил весь магазин. Затем мы разбежались по классам. Недалеко от моего зама упали две гранаты. Он успел отскочить, но в ногу попали осколки. Врачи потом насчитали 27 штук. Все стены, потолок и пол были пронизаны следами от пуль и осколками.
Так мы зачистили от боевиков пару классов и дошли до столовой. Позже зачистили и другие помещения. В бою погибли три наших сотрудника.
Три дня Беслана глазами заложницы: «Хотели обрядить в пояс шахидки»
Лариса Кудзиева описала мельчайшие детали кошмара
Боевики выводили Ларису на расстрел, хотели надеть на нее пояс шахидки. Рискуя жизнью, она делала все, чтобы напоить детей. Осколками гранаты у нее было повреждено лицо, раздроблена рука. Она перенесла 31 операцию.
О событиях тех трех страшных сентябрьских дней спустя 17 лет Лариса Кудзиева рассказала «МК».
«Увидела ногти боевика и поняла, что он управляем»
Лариса Кудзиева 1 сентября решила остаться дома. Она уже несколько месяцев ходила во всем черном — носила траур по мужу, который в апреле в 45 лет скоропостижно умер от онкологии.
— Муж не дождался 1 сентября, чтобы отвести сына в первый класс. Проводить Заурбека вызвалась дочь Мадина, которая в то время училась на третьем курсе в медицинском институте во Владикавказе, — рассказывает Лариса. — Ночь накануне выдалась очень тревожной. Я решила испечь три осетинских пирога, несколько раз просыпалась, чтобы поставить тесто.
В один из промежутков мне приснился странный сон. Будто на реке стоит дамба, и четверо мужчин пытаются развернуть русло реки на 90 градусов. Я вижу, каких бед они могут натворить, и кричу им, срывая голос: «Отпустите реку, она смоет весь город». Проснулась в ужасе в пять утра. Пошла к раковине, чтобы умыться, смыть водой весь негатив. И больше не легла.
Пора было поднимать детей. Накануне всех родителей обзвонили, предупредили, что линейка начнется не в 10 утра, как во всей республике, а на час раньше, в 9. Первоклашек попросили прийти на первый звонок с воздушными гелевыми шарами. В Беслане их тогда не продавали. Лариса съездила за ними во Владикавказ.
— Я накормила детей, они уже спустились во двор, до школы было идти минуты три, как меня вдруг будто кто-то толкнул, сказал «иди с ними». Сработала интуиция.
Я крикнула детям из окна: «Подождите, я с вами». Догнала их. Сын был нарядным, шел в белой рубашечке. На школьном дворе дети уже выстроились на линейку. Было три первых класса. Первоклашки гуськом выходили из школы. Наш 1«в» шел последним. Заурбек уже спускался с крыльца, как вдруг в двухстворчатую дверь ворвалась девчонка, закричала: «Бегите! Быстрее! Бандиты стреляют!» Стали слышны хлопки. Я подумала еще, что это лопаются воздушные шары, как вдруг увидела, как со стороны Школьного переулка бегут люди в черном, стреляя на ходу вверх.
Лариса схватила сына, затащила его внутрь школы. Вместе с Мадиной они забежали в первый попавшийся класс, думали, что откроют окно и выпрыгнут из него на другую улицу. Но на окнах были решетки, они оказались в мышеловке.
Нам объявили, что это захват, а мы заложники. Сказали выбросить сотовые телефоны. У дочки с собой был телефон мужа. Я взяла его, попыталась набрать свекру домой, предупредить о нападении, а связи уже не было, шло сообщение об ошибке сети. Телефон решила не сдавать, положила его «в швейцарский банк» — в выемку бюстгальтера.
Потом нас из классов стали партиями выводить в спортзал, уплотнять, все садились на пол. Мы оказались недалеко от входа в тренажерный зал. В воздухе висел один сплошной крик. Бандиты пытались успокоить людей, говорили, что хотят освободить Чечню. Потом просто начали кричать, чтобы мы заткнулись.
Террористы начали минировать спортзал. После того как удалось сбежать одному из заложников, двери забаррикадировали.
— Это был Володя Дауров, вслед ему стреляли, но ему удалось вырваться через выход во двор со стороны тренажерного зала. Он сообщил, что нас там больше тысячи, что мы едва помещаемся в спортзале, но на его слова не обратили внимания.
Слева от Ларисы сидел 39-летний Вадим Боллоев, который держался за локоть. Под ним растекалась лужа крови. Один из террористов выстрелил в мужчину за то, что он не встал на колени. Рядом с ним сидел напуганный 6-летний сын Сармат.
Бандиты ждали, что начнутся переговоры, в переданной записке потребовали, чтобы к ним пришли президент Республики Северная Осетия – Алания Дзасохов, глава Ингушетии Зязиков, доктор Леонид Рошаль.
Когда я запуталась в проводах, с помощью которых они минировали спортзал, он с силой толкнул меня в спину прикладом. Около стены сказал мне: «На колени». Я ответила: «Нет». Он снова говорит: «На колени». Я еще резче отвечаю: «Нет». Он вскидывает автомат, а дальше все было как в замедленной съемке…
Я увидела, как мой сын потянулся, пытаясь разглядеть, что происходит со мной. Мы пересеклись глазами. В голове мелькнула мысль, что у него уже нет отца, а сейчас мать в его глазах будет казаться слабой. Я схватила дуло автомата, отвела его в сторону. Взгляд упал на руки бандита, я заметила его обгрызенные ногти. В голове быстро сложилась картинка: значит, в детстве страдал неврозом, возможно, писался, он легкоуправляемый человек.
Говорю ему: «Что ты здесь спектакль устраиваешь? Женщины и дети напуганы. Между прочим, ваши жены рожают в наших роддомах, ваши дети отдыхают в наших санаториях». Он говорит: «Это не наши жены и не наши дети, это все кадыровское отродье».
Ларисе начали передавать маечки, детские колготки, чтобы она перевязала раненого. В тот день многие мамы пришли на школьную линейку с маленькими детьми. На дверях детских садов повесили объявление, что требуется предоставить справку о том, что ребенок две недели ничем не болел. А многие родители об этом не знали. В результате привели на школьную линейку малышей.
«Выпустим, если наденешь пояс шахидки»
— Помню, как в зал заскочил один из бандитов и сказал: «Объявили, что вас 354 человека. Сейчас мы из вас и сделаем 354…»
В зале были и 5-месячные груднички, и 90-летние старики. Сидеть на полу было неудобно. Спина и ноги затекали. У людей болели локти, на которые они опирались.
Школа №1 в Беслане. Фото: en.wikipedia.org
У осетин есть такое понятие «фош» — скотина, которая бывает на полу. Осетины никогда не сядут на пол. В том спортзале мы прошли семь кругов ада.
Потом добавил: «Ты думаешь, что я всегда с автоматом ходил? Или ты думаешь, что я не хотел бы отвести своих детей в школу в белых одеждах?» Когда я уходила, он сказал, что я с его женой похожи друг на друга как две капли воды.
— Сын раненого Вадима Сармат стал называть меня мамой, мальчишки уже не могли терпеть, просили пить. Я окликнула Али, показала ему два пальца, потом на своего сына и Сармата и добавила: «Воды!» Он мотнул головой в сторону душевых. Я проводила детей, они попили, я их обмыла.
Когда возвращалась на место, женщины стали со всех сторон просить: «Лариса, отведи моего ребенка… И моего… и моего…» Я снова окликнула Али, показала ему уже 4 пальца. Он мне снова мотнул головой. А у него у самого нога была на растяжке. Пока шла к душевым, мне передали еще детей. Женщины стали кричать Али, чтобы он разрешил и их детям напиться. И тут он как подскочит, как заорет: «Кто вам сказал, что я Али? Кто вам сказал, что я добрый? Я пришел вас убивать!»
— Потом у меня спросили, сколько у меня детей? Я сказала, что трое, имея в виду и Сармата. И услышала: «Мы выпустим твоих детей, а также твоих родственников, если они есть в зале, если ты наденешь хиджаб и пояс шахидки».
Я спросила, где их женщины? Абдулла обмолвился, что вчера была предпринята попытка штурма и шахидки погибли. Мне нужно было выиграть время, поэтому я стала расспрашивать, что такое хиджаб. Услышав, что это мусульманский платок, сказала: «Боюсь, что я вам все испорчу, потому что я не мусульманка». Возникла пауза. Я спросила, есть ли у меня время подумать? Абдулла сказал: «Думай». Я пошла на место, в голове у меня будто звонил колокол: бум, бум… Юбка шуршала, как бумага. Я сидела около раненого, юбка пропиталась кровью, потом высохла. Меня до сих пор преследует этот запах…
Лариса вспоминает, что Вадима Боллоева еще 1 сентября бандиты куда-то унесли. Позже стало известно, что он погиб от осколков, когда взорвалась шахидка. По одной из версий, у вдовы боевика Шейбекханова не выдержали нервы.
«В голове пронеслось: а умирать-то, оказывается, как легко»
3 сентября многие из заложников обессилели, ребятишки падали в обморок. Бандиты, по рассказам Ларисы, от страха и неопределенности тоже были никакие. Все ждали, что начнутся переговоры.
— Помню маленькую девочку, у которой от сухости потрескались губы. Она просила у мамочки: «Я воды хочу, я воды хочу». Мать, бедная, плакала…
Сотрудники спецподразделений «Альфа» и «Вымпел» на стартовых позициях. Получен приказ приступить к операции по спасению заложников и обезвреживанию террористов. Фото: Кадр из видео
Лариса говорит, что у нее было предчувствие, что скоро все закончится. В тот момент она почему-то подумала о землетрясении, что самое безопасное место при подземных толчках — это проем двери. Стала поближе подсаживаться ко входу в тренажерный зал.
Все, что осталось от школьного спортзала. Фото: en.wikipedia.org
Лариса вспоминает, что взгляд у нее упал на огромные метровые вещмешки. Из одного высовывалась коробка конфет. Кругом стреляли, а тут конфеты, что-то из далекой, мирной жизни…
— Тронула мешок, а там полно еды: печенье, пряники, сухофрукты. Кричу детям: «Кушайте». Тут шестилетний сосед-мальчишка спрашивает: «Лариса, а где моя мама?» Говорю ему: «Кушай, кушай, чем твоя мама сейчас лучше, чем я?»
В тренажерке мы, наверное, просидели минут 40. Выбраться оттуда мы не могли, на входе сидел Ибрагим. Потом он запрыгнул к нам, закричал: «Выводи людей, крыша обвалилась». Я вышла и увидела небо. Потом посмотрела вниз… Там был ад. Люди лежали друг на друге, все в крови, кто-то пытался встать.
Боевик опять закричал: «Выводи людей». Я попросила его: «Оставь нас, уходи». Он сказал, что бросит сейчас в тренажерный зал гранату. Подумала, что кому-то надо выйти. Подхватила сына, дочку. С нами вышел пожилой учитель физкультуры Иван Константинович Каниди.
Идем, пули свистят над головой… Тут я спотыкаюсь, падаю навзничь, как карандаш. Выставляю вперед руку, попадаю в плечо лежащей женщины и вижу, что она мертва…
И тут, по воспоминаниям Ларисы, они услышали осетинскую речь, кто-то говорил: «Идите сюда, мы здесь». Изможденные люди, все израненные, обожженные, поползли на этот голос.
— Прошли коридорчик, который вел из спортзала в школу, и тут я увидела Абдуллу. Моему изумлению не было предела. Мы, когда сидели в спортзале, последними словами крыли по-осетински его, весь его род. Он и глазом не моргнул, хотя, как выяснилось, все понимал. Потом я уже узнала, что у него фамилия Ходов, он уроженец Хмельницкой области Украины, его в детстве усыновила жительница осетинского села Эльхотово. Тогда, 3 сентября, в пылающей школе я сказала ему: «Осетин ты или говоришь на осетинском — ты мразь». Он заорал: «Заткнись. Бегом в столовую».
Лариса с детьми шли по битому стеклу. Мадина была босая, у Ларисы на ноге остался только один шлепок. В столовой была настоящая бойня.
В той суматохе Нурпаши Кулаева потеряли из виду. Через выбитое окно стали перекидывать детей. А потом в проеме появились спецназовцы.
Ларису зацепило осколками.
— У меня была снесена половина лица, правая рука — вся в хлам. Сын закричал «мама! мамочка!» Я не хотела, чтобы он видел меня, истекающей кровью, уцелевшей рукой стала закрывать рану… А потом для меня наступила тишина. И только отдаленно был слышен красивый-красивый хрустальный звон, как будто кто-то ударял бокалами друг о друга. В голове пронеслось: а умирать-то, оказывается, как легко.
«Хирург сказала: «Теперь твой день рождения 4 сентября»
Лариса вспоминает, что, когда она на какой-то миг пришла в себя, в столовой уже ходили солдаты. Один из них, наклонившись над ней, попросил: «Потерпи, девочка, сейчас будут носилки». Второй раз она очнулась в больнице Беслана, когда услышала голос знакомого врача-эндоскописта Нодара Гаглоева.
— Спросила его: «Нодар, а ты что, меня не узнаешь? Я Лариса Кудзиева». Он был другом моего мужа, мы хорошо знали друг друга. Он не мог скрыть изумления, воскликнул: «Да ты что?!» Я-то себя со стороны не видела, была вся в пепле, саже, крови.
Он тут же сказал своей медсестре: «Вези быстро ее в РКБ (Республиканскую клиническую больницу. — Авт.), скажи, что это моя невестка». Потом она мне рассказала, что по дороге из Беслана во Владикавказ я три раза «уходила». В приемном отделении удивлялись, как я до сих пор жива, давление было «50 на 0». Я впала в кому, меня подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, за ночь сделали две операции.
Когда Лариса пришла в себя, хирург спросила у нее дату ее рождения. Когда женщина назвала число и месяц, врач сказала: «Забудь их. Теперь твой день рождения 4 сентября. Ты родилась в рубашке, сто лет будешь жить».
Лариса не чувствовала половины своего лица: мышц, нервных окончаний и большей части скуловой кости там не осталось. Она просила у медсестер зеркало, ей долго его не давали… Потом Лариса перенесла 31 операцию.
Лариса Кудзиева после теракта.
Сейчас она готовится к поездке в Германию. Немецкие врачи приняли ее документы. Раз в несколько лет Ларисе нужно подтягивать ткани правой части лица.
Операции, которые ей необходимы, относятся к пластической хирургии и государством не дотируются. Каждый раз ей приходится просить деньги на лечение у администрации Северной Осетии.
— Пишу письма, прошу оказать материальную помощь, прикладываю все чеки. Один раз не выдержала и написала рядом со своей фамилией: я недобита. Многие после той трагедии остались инвалидами. В документах о причинах инвалидности у нас написано «общее заболевание». Мы — просто заболели, хотя по всем медицинским документам у нас сочетанная минно-взрывная травма. Дети, получившие в результате теракта инвалидность, являются «инвалидами детства». Статус «жертва теракта» так официально и не был утвержден.
Как инвалид второй группы Лариса Кудзиева получает пенсию 15 тысяч рублей в месяц.
— А почему не 50, не 150? Меня лишили здоровья, лишили будущего. Но я не согнусь, я из этого теракта не выползла, а вышла.
Каждый год 1 сентября Лариса приезжает в Беслан из Владикавказа, куда переехала жить после теракта.
— Мы не забудем то, что произошло там в 2004 году, дети наши будут приходить в эту школу и на кладбище, и дети наших детей будут приходить. Пара-тройка секунд — и я сама бы лежала на том кладбище. Наверное, мне не время было уходить тогда. Меня оставили, но для чего? Чтобы я пережила своего ребенка?
Дети Ларисы выжили в той страшной бойне. Мадина была ранена, у Заурбека были повреждены барабанные перепонки. Но у трагедии оказалось долгое эхо. Спустя 6,5 года после теракта сына Ларисы не стало. Мальчик принимал ванну в доме своей бабушки, и внезапно у него остановилось сердце.
Лариса закрывает глаза и видит Заурбека. В душном, заминированном спортзале в 2004 году он так и не разделся, оставался в белой рубашке и брюках, единственное — снял носочки, аккуратно свернул их и положил в карман. Первоклассник уже тогда чувствовал себя мужчиной.
Перед глазами у Ларисы встает погибшая учительница 1«В» класса 53-летняя Галина Хаджиевна Ватаева, с которой они под пулями лежали валетом на полу в столовой. И маленький Сармат Боллоев, кому посчастливилось выжить. В захваченной боевиками школе он потерял отца и двух сестер. Сейчас парень уже окончил университет.
— В те страшные дни в школе все ждали переговоров. В спортзале были и 5-месячные груднички, и 87-летние старики, как, например, учитель физики Заурбек Гутиев, который принимал участие в Сталинградской битве. Когда в заложниках такой контингент, нужно было продумать стратегию, обмануть террористов, но спасти малышей, школьников, их родителей и учителей. Теперь на кладбище, в «городе ангелов», из 266 могил 186 — детские. Как такое можно было допустить?